"Владимир Кораблинов. Азорские острова" - читать интересную книгу автора

Могила Якова Петровича, похороненного больницей, сразу же затерялась.
И, конечно, самая память о нем изгладилась бы в скором времени, если б после
него не осталась рукописная книга. Она предопределила путь моей жизни.

Я нашел ее на нижней полке шкафа среди пыльных толстых томов старых
журналов "Русский паломник". Я не любил эти громоздкие книжищи, в которых
какая-то особенная, беспросветная обитала скука. Она во всем проглядывала: в
тусклой, серой печати, где строчка к строчке лепились тесно, слепо, без
веселых черточек в начале, всегда обозначавших какие-то занимательные
разговоры - что он сказал да что она ответила. Одни унылые рассуждения, а уж
картинки... Архиереи, архиереи, гробницы святых, чудотворные иконы, где
лики, словно обуглены, черно, зловеще хмурятся в узорчатых складах; и еще и
еще - важные длиннобородые архиереи - в облачениях, в крестных ходах, в
каких-то торжественных процессиях, под многими хоругвями, на молебствиях, "в
присутствии высочайших особ и двора его величества"... И множество
изображений отца Иоанна Кронштадтского (личность загадочная, темная, упорно
при жизни пробивавшаяся в святые), прилизанного, словно облитого лампадным
маслицем...
Скука. Затхоль. Чернота. Груда книжных мертвяков. Она лежала,
похороненная под ними..

В романе "Жизнь Никитина" есть выдуманное лицо - семинарист Ардальон
Девицкий. Семилетним мальчиком в сундучке с бумажным хламом находит он
рукописную тетрадь своего деда, и в ней - стройные столбцы стихов, легкий
полет дивной красоты почерка. И полные жуткой прелести, таинственные,
непонятные слова: зев могилы, Асмодей, хладный глас.
Дальше говорится о бесплодных попытках сочинить свое, об отчаянии, о
любви к бумаге и письменным принадлежностям.
Все это некогда случилось со мной. История мальчика Ардальоши,
сочиненная в романе, отчасти есть моя собственная история. Но это - к слову,
а мы давайте сейчас заглянем в дедову книгу.
Грубый самодельный переплет. Бумага разная - серая, голубоватая,
кое-где - синяя, называвшаяся сахарной, потому что, именно такой бумагой
обернутые, во времена стародавние продавались большие, похожие на
артиллерийские снаряды, сахарные головы.
На титульном, со ржавыми пятнами листе книги, окруженный затейливыми,
мудреными росчерками, красовался заголовок: "ПЕСНИ РУССКОЙ МУЗЫ".
Затем шли столбцы стихов, в которых начертанья слов были стремительны,
но четки. Без труда разбиралось написанное в такой давности. Много лет
спустя я увидел почерк удивительно похожий: лермонтовский.
Любая строчка в тетради Якова Петровича являла собою необыкновенно
тонкое каллиграфическое искусство. Каждая заглавная буква, каждый завиток,
легкий, изящный росчерк, отбивающий одну строфу от другой, - все чаровало,
во всем стройном и как бы воздушном столбце стиха была радость, было
совершенство художества.
Была музыка...
Но как это описать!

Восторги, вызванные старой тетрадью, легендами о несчастном Якове
Петровиче (а одна из них рассказывала о его близком знакомстве и чуть ли не