"Владимир Кораблинов. Азорские острова" - читать интересную книгу авторамонастырь. Был он, видно, человек веселый и деятельный, отбивать покаянные
поклоны в глухом лесном монастыре показалось ему хуже погибели, и вот "1812 года, сентября 2-го, оный дьячок Кораблинов Василий, данным благочинному Понятовскому показанием, изъявил желание поверстаться в воинское ополчение". В какой степени родства приходится он мне и что с ним сталось в его ратных трудах, сказать не могу, не знаю. Но этот непутевый гуляка мне по душе, и я рад, что он существовал. Все в давно прошедшем времени, все в тумане. И скорее на сказку похожи они, неведомые эти ученые начетчики и забулдыги бесшабашные. Даже крохотная моя прародительница полубабушка с ее путешествием ко гробу господню: даже тетенька Юлия Николавна со своим удивительным чепцом, лентами и рюшами. Все они как-то бестелесны, бездушны, я не чувствую своего с ними кровного родства. Но вот дедушка Яков Петрович... Житие его было коротко. Едва ли и до тридцати-то дожил, а настрадался, бедный, за полный век. Он умер, прикованный цепью к сырой и грязной стене темной каморки дома для умалишенных. Не сумею сказать, отчего приключился у Якова Петровича этот ужасный недуг, - ранняя ли смерть любимой жены при родах была тому причиной или еще что - не знаю, не ведаю и врать не хочу, но только буйного, связанного, водворили однажды в сумасшедший дом, откуда он, пробыв там самое короткое время, ухитрился бежать. Дело было ранней весной, в ледоход. На пути лежал широко разлившийся Дон, и как сумел Яков Петрович в полую воду перебраться по льдинам - одному вдруг заявился в своем доме. Бабушка со слов Юлии Николаевы так рассказывала: - Заполдни случилось. Юлечка в кухне телка поила. Она после, как Настенька преставилась, в Яков Петровичевом дому за хозяйку стала. Нуте, вдруг слышит - Сашенька вскрикнул да и зашелся прямо-таки... А тут -телок. Кое руки вытерла, кое то, кое другое, - бежит в горницу, а там - вот он, Яков-то! Выхватил младенца из люльки, да вот обнимает, вот к груди притиснул, аж тот и кричать перестал, посинел весь... Что ты будешь делать! Юлечка давай мальчонку-то отымать, рвет к себе, кричит: "Отдай, глупой!" Ну, так безумной же! Знай себе тискает, хоть ты ему что! Слава богу, мужики о ту пору мимо шли, так услыхали. А не то и замиловал бы Сашеньку до смерти... Этот неспешный бабушкин рассказ, все ее словечки, все интонации в памяти моей удивительно ярко живут. И, как тогда, малолетнему, вообразилась картина, так на всю жизнь и осталась: хмурый мартовский день, темная, низкая горенка, тетенька кричит: отдай! И дедушка - страшный, расхристанный, безумный. Люлька раскачивается пустая. И синее личико младенца. А за дощатой перегородкой телок топает, осклизается, сладкое молоко по полу расплескал... После побега дедушку будто бы на цепь-то и посадили. Он вскоре умер и был похоронен на кладбище, носившем странное название - Терновая Поляна. Это место по-тогдашнему считалось окраиной города. С восточной стороны в зеленых лугах протекала река, а с западной вздымалась высокая, крутая насыпь только что построенной железной дороги, по которой день и ночь бежали грохочущие поезда, непривычно пронзительно свистели черные паровозы. И вздрагивала кладбищенская земля. |
|
|