"Владимир Кораблинов. Азорские острова" - читать интересную книгу автора

букваре.
Извилистая речушка, например, вербы, лодочка с рыбаком, заросшие
камышом берега.
А может быть, - высоко летит косяк журавлиный, и деревенские ребятишки
на пригорке смотрят вслед.
Или кремлевские башни. Москва, Царь-колокол.
Наконец, чего уж проще и знакомее: снегом осыпанные сосенки, стожок и
вдалеке - избушка, дым из трубы, сорока на плетне...
"Вот моя деревня, вот мой дом родной..."
Не отсюда ли, от этого стожка, от косяка журавлиного и начинается путь
жизни русского человека - незаметный, не шумный, скромный, однажды вдруг
приводящий к бессмертному подвигу? (Впоследствии, вспоминая героя, будут
удивляться: "Кто бы мог подумать!")
И не последней ли вспышкой в памяти умирающего будет: стожок под
снегом, сосенки, ниточка дыма над крышей родимой избенки?..

Еще обитал в нашем семействе альбом с пожелтевшими фотографиями
незнакомых мне господ в железных стоячих воротничках, в пиджаках старинного
покроя, застегнутых наглухо, до самой шеи. Усатые, с вытаращенными
остекленелыми глазами, они точно так же, как и великие князья и государи из
карамзинской "Истории", наводили уныние и скуку.
Это были товарищи папиной юности, воронежские семинаристы. При
окончании курса, еще в восьмидесятых годах, как запечатлелись в известном
фотографическом заведении Селиверстова, так и залегли на веки вечные в нашем
альбоме. И суждено им будет лежать в нем, пока не уничтожат его великие
пожары страшного лета тысяча девятьсот сорок второго, когда и от самого
Воронежа останутся лишь одни стены - черные, обугленные...
Среди оравы усатых семинаристов скромно и как бы немного робея ютились
совсем уж древние, бледные, выцветшие карточки двух старушек - полубабушки и
тетеньки Юлии Николавны. О первой рассказывались истории самые удивительные.
Росточком всего в аршин (ее потому-то так смешно и прозвали - полубабушка),
а бесстрашия была редкостного: воевала с нечистой силой и на парусном
корабле в бурю, в шторм совершила паломничество ко гробу господню.
О единоборстве с нечистой силой будет рассказано при случае, а что до
Иерусалима, то в память об отважном путешествии у нас в доме хранились
реликвии: пальмовый посох и порожний четырехгранный старый полуштоф, в
котором привезена была в свое время святая иорданская водица. Предметы эти
почитались в нашей семье, трогать их нам, детям, было запрещено. Но мне и в
голову не приходило прикасаться к мутно-зеленому приземистому пузырьку,
стоявшему на полочке под божницей, с меня довольно было лишь поглядеть на
него, чтобы вообразить ту удивительную даль, откуда привезла его
полубабушка, вообразить горячие пески иорданских берегов или бурное море,
фиолетовые стрелы грозных молний в разорванных небесах и парусный корабль,
скачущий по белопенным гребням высоких, как горы, ревущих волн.
Но как не вязался облик полубабушки с ее деяниями! Очень хорошо помню
бледную, тусклую фотографию, где сухонькая, похожая на вятскую глиняную
куколку-потешку, сидит наша прародительница в темной шали, в старушечьем
платочке, повязанном по-деревенски - старинно, рогато; поджала тонкие, в
ниточку, бесцветные губы, и взгляд у нее безучастный, скучный... А ведь что
видела, что испытала, отважная!