"Владимир Кораблинов. Азорские острова" - читать интересную книгу авторамиллионером по фамилии Сычев. Наши сельские в глаза звали его Василь Матвев,
а за глаза кратко: Сыч. Автомобили тогда были в редкость, их побаивались. Мчался Сыч по селу, гудя в трехголосый рожок, лошади шарахались, трещали оглобли, мужики матерились вдогонку. Внешность его потом, после революции, смешно и удивительно точно отразилась в плакатах и карикатурах на буржуев. Он со всех стен глядел - вислые щеки, глазки-щелки свиные, ничтожный носик затерялся в мясной, говяжьей красноте лица. А пока я размышлял впотьмах, вдруг брякнуло во дворе железо и словно бы лошадь всхрапнула. Затем враз залились собаки, кинулись куда-то, но скоро затихли. Все затихло, и я уснул. А утром оказалось - лошадей увели. Потапыч в амбаре спал, возле конюшни, его там ломиком приперли. Он тоже сычиные крики слышал. - Это они знак подавали, - сказал Потапыч. "Они" - то есть конокрады, воры. Я слышал протяжный крик и как брякнуло железо, - ломали замок, - а утром увидел тот ломик, каким приперли Потапыча. Это все было вещественно, все на самом деле, не выдумано. И потому страшно. На книжном шкафу стоял гипсовый Гоголь. Когда-то кипенно-белый, с годами он пылился, темнел, и я помню его уже серовато-желтого, очень приятного цвета. Еще там наверху, рядом с Гоголем, хранилась прелестная полированная Это была электрическая машинка, которой лечили мою младшую сестренку Зину: у нее, еще у годовалой, отнялись ноги. Ее много возили по докторам, и кто-то из них назначил леченье электричеством. Машинка противно жужжала, сухо потрескивала; мне казалось, что Зине делают больно, и я убегал подальше. Я очень любил Зину, она была рыженькая, черноглазая. И вдруг почему-то умерла трехлетней. А ненужную машинку поставили на шкаф рядом с Гоголем. В шкафу было множество книг самых разных, от напечатанных в синодальной типографии "Творений святого Тихона Задонского" до "Ключей счастья" и "Петербургских трущоб". Толстенная "Библия в картинах". Бог весть каким ветром занесенное "Откровение в грозе и буре" Николая Морозова. "Потешные анекдоты про шута Балакирева" и, наконец, карамзинская "История государства Российского" с гравюрными изображениями древних князей и государей "всея великия, малыя и белыя". В островерхих царских шапках, тощие, злые, крючконосые, они казались удивительно похожими друг на друга. Да к тому же еще у всех в правой руке был шарик - держава, а в левой - прехорошенькая палочка - скипетр. Отец благоговел перед скучными карамзинскими книгами, а я их терпеть не мог. Один вид рыжих переплетов наводил отвращение и скуку. Они и пахли как-то уныло. - Это, брат, Россия! - каким-то ненатуральным голосом говорил отец. - Рос-си-я! И даже, кажется, значительно воздевал указательный палец. Но я никак не мог понять, почему именно все эти уродливые, бородатые |
|
|