"Владимир Кораблинов. Азорские острова" - читать интересную книгу автора

А вот еще одно памятное паломничество. Кажется, в девятьсот пятнадцатом
отец привел меня на тихую, с пыльными тополями, заросшую выгоревшей муравкой
улицу и, указав на неприметный, в три окна домишко, сказал:
- Тут жил Никитин...
Я много знал о нем: что дворничал, встречал и провожал
мужиков-извозчиков, что жизнь его была тяжкая. Кроме всего, он в нашем доме
пребывал не только в виде толстой синей книги с золотыми калошными буквами
на переплете "Сочинения И. С. Никитина", но почти как родня: жила легенда о
дедушке Якове Петровиче, будто бы он с книгопродавцем и поэтом Никитиным был
в отношениях самых близких и дружественных; будто бы из книг, взятых именно
в никитинской лавке, списывал в свою тетрадь полюбившиеся ему стихи, среди
которых были и недозволенные, крамольные - рылеевские и даже "Вольность"
Радищева.
О дедовой книге мною уже помянуто. Более того, я бы даже так сказал:
дедова книга есть начало моей жизни. И это не через край хвачено, не для
красного словца, а потому, что книга эта действительно была для меня как
двери сказочного Сезама, потому, что через нее-то и вошел я в дивный мир
художества.
Помните, я о дедушкином почерке говорил? О красоте его стремительных
строк, о музыке, звучащей в стройных столбцах стихов? Я любовался, но этого
оказывалось мало: восьмилетним я возмечтал сравниться с Яковом Петровичем в
каллиграфическом искусстве. Принялся подделывать свое письмо под его почерк.
Старательно переписывал разное из дедушкиной тетради - и "Под вечер осени
ненастной", и "Глагол времен, металла звон", и другое, многое. Конечно, куда
моей слабой, неопытной руке было тягаться с тонким художеством! Но я марал и
марал бумагу, и что-то, наверно, уже более или менее получалось; однако
смутное чувство неудовлетворенности бередило, посасывало, как болячка. И
вдруг понял: надо сочинить самому! Но о чем же? И как это делается?
Как раз случились тут беглые арестанты, убитые в кирпичном сарае. Это
ужасное событие заполнило мое воображение чрезмерно (кстати, и Жана Вальжана
историю недавно отец прочел нам вслух); ни днем, ни особенно ночами я места
себе не находил, и за что бы ни принимался - разглядывал ли любимую свою
"Ниву", решал ли примеры из задачника Евтушевского* (меня уже готовили в
гимназию), расчищал ли снег после ночной метели, - мысли вертелись вокруг
одного: снег, поле, беглые арестанты.
______________
* Известный учебник по арифметике.

И уж не знаю сам, как оно получилось, но вечером в тетрадке, где я
упражнялся в каллиграфии, появились первые в жизни сочиненные строчки:

В глуши лесной,
Где волчий вой,
Стояла хижина одна.
В ней беглый каторжник сидел
И в даль дремучую глядел...

Отсюда и началось.

- Тут жил Никитин, - благоговейно сказал отец. - Эти три окна из его