"Владимир Кораблинов. Азорские острова" - читать интересную книгу автора

дубовых полок и еще чего-то неуловимого, таинственного, присущего всем на
свете книжным магазинам.
Весело, чудесно было ездить с отцом; с мамой - иное дело. Ее заботой
бывали неинтересные пустяки: покупка пуговиц, гарусных ниток, резинки для
вздержки, клоков белого полотна, пестреньких ситцев. Иногда она вовсе ничего
не покупала, зайдет, поговорит с приказчиком, прицепится кой к чему да и
повернет с пустыми руками.
Однажды мы побывали с ней в большом магазине, на яркой вывеске
которого, к моему удивлению, красовалась наша фамилия. Магазин помещался на
Острогожской, рядом с Щепным базаром. В нем торговали всевозможными
красками. Битый час мама толковала со стариком хозяином: они хотели
доискаться, не в родстве ли мы. После долгих поисков оказалось, что нет, не
в родстве. Во время разговора бородатый старик Кораблинов угощал маму чаем с
печеньем "Альберт". Мне тоже дали печенья, но я, хотя и очень любил его, по
застенчивости своей деревенской сказал "спасибо" и не съел ни кусочка.

На горбатой приречной Мало-Садовой улице жил мой крестный Иван Дмитрия
Грецков. Он был офицер, отставной подполковник, гитарист, художник-любитель.
Приятно позванивая гитарными струнами, задумчиво, вполголоса напевал "Вот на
пути село большое, куда ямщик мой поглядел..." Акварелью и маслом срисовывал
с открыток пейзажи с водой, с отражением в ней деревьев и луны; обожал
выпиливать лобзиком рамочки и шкатулки; кроме всего, его страстью была
охота.
Ничего не могу сказать об охотничьих подвигах крестного, но в доме его
во всем виднелась эта страсть, - в картинках, изображающих то пятнистого
лягаша, застывшего в стойке, то стаю диких уток, летящую ночью при луне, то
распетушившихся глухарей на розовом снегу морозного утра. Ну конечно, и
чучела были: франтоватый селезень и серая крякуша на особой стеклянной
подставке, как в воде, отражавшиеся в стекле. Даже на фанерных стенках
самодельного абажура для настольной лампы были тончайше выпилены охотничьи
сцены: в древесных зарослях токуюшие тетерева и охотник, подкрадывающийся к
ним. Обклеенный изнутри зеленой папиросной бумагой, абажур этот был очень
красив, и я любил, когда зажигали лампу, разглядывать его хитрые зеленые
узоры.
На ковре, над диваном, крест-накрест висели два ружья, медный охотничий
рог, а на самом верху - какой-то чудной, длинный черный пистолет. Подобные
пистолеты я видел на картинке, изображавшей нападение разбойников на
почтовую карету. Я спросил Ивана Дмитрича - не разбойничий ли этот?
- Дуэльный, - рассмеялся он. - Да ты знаешь ли, что такое дуэль?
- Ну как же, - сказал я, - знаю. Пушкина убили на дуэли.
Мне ужасно хотелось спросить, неужели и он...
Я не решился. Но ко всему, что мне нравилось в крестном - его уменье
рисовать, его игра на гитаре, его охотничьи доспехи, - ко всему этому
прибавилось еще восхищение его таинственными дуэльными приключениями.
Позднее я узнал, что никаких приключений не бывало, что пистолет куплен на
толкучке специально для того, чтобы красиво увенчать развешанную на ковре
коллекцию оружия.

Итак, все-все чаровало меня в доме крестного, и нечастые гостевания на
Мало-Садовой казались мне подлинными праздниками. Но помимо всего ведь и