"Владимир Кораблинов. Азорские острова" - читать интересную книгу автора

и за кем он мог шпионить в нашем тихом Углянце? Непостижимо. Верней всего,
об этом чудаке пыталась сложиться сказка, и она обязательно сложилась бы от
скуки и серости жизни, как в свое время сложилась же про бабу-великаншу на
деревянной ноге. Но ярко полыхнул семнадцатый год, и пошли по России такие
изумительные были, что никакой сказки не надо.
А к востоку и югу разбегались луга и на них - озерки, мочажины и
удивительно красивая и причудливая река, наша милая Усманка. Невелика была,
но ямиста, и глубокие ямы ее кишели рыбой. Особенно язи и сомы водились во
множестве. Мама, утром в стадо корову проводив, скажет, бывало, отцу:
- Что-то рыбки захотелось... Достал бы к обеду-то.
И тот с радостью шел на Кузьмину яму и доставал двух-трех хороших
красноперых язей. При этом снасть его была самая простецкая: пара ореховых
хворостин и самодельные, из конского волоса, лески.
Кузьмина же яма было место таинственное, окруженное мрачными преданиями
об утопленниках и водяной нечисти. Тут никто никогда не купался и с бреднями
не лазили: черно, глубоко бучило, бог весть что там, в его темном
зеленоватом нутре, а ну как и взаправду...

В безлесной Воронежской губернии Углянец счастливо пребывал селом
подлинно лесным, и жители его испокон веку помимо землепашества еще и лесом
кормились.
Об угольном промысле уже говорено, но кроме него еще и другие
существовали: грибной, ягодный и, пожалуй, самый первый - воровской. Нет,
избавь бог, конечно, не конокрадство, не по амбарному делу и не по клетям с
бабьими укладками, - другое было: воровали лес. У воды ходить да чтоб ноги
не замочить - возможно ль? А как лес прямо за огородными пряслами начинался,
а ночи осенней порой долгие да темные, - то как же не поддаться соблазну?
Редко у какого двора в нашем селе не громоздились кладки длинных, отборных
строевых хлыстов - дуба, сосны, вяза, а то и болотной ольхи с розовой, как
человечье тело, древесиной.
Лес продавался на юго-восточную сторону, степнякам, в безлесные села -
Катуховку, Ветневку, Хаву. Там жили хлебопашцы природные, коренные,
крепчайшие мужики - бородаты, степенны; сапоги жирно мазаны дегтем, шубы
овчинные нежно-золотисты, а не то кипенно-белы, пахучи. Едет такой в
розвальнях, сена полкопны под ним, сам древним идолом сидит каменным; сытый,
могучий битюг рвется из ременных вожжей - все в рысь, все в скок...
Такие-то степные мужики и были главными покупателями углянского леса.

Ну, это все, конечно, происходило в то старинное время, когда еще
железную дорогу не проложили из Москвы на город Ростов. С железной дорогой
все изменилось, Углянские наши помаленьку чуть ли не из каждого двора в
мастеровщину подались, на чугунку, как тогда говаривали, и лесом уже мало
занимались. Но занимались все-таки, и степняки нет-нет да и наведывались в
Углянец еще и на моей памяти - в розовых овчинных тулупах, на огнедышащих
своих зверовидных лошадях...
Ох, эти лошади!
Теперь уж не пойму - видение ли, сон ли, сказка ли, чудесно,
непостижимо переливающаяся в быль, - с незапамятных пор живущее во мне
воспоминанье о грозно всхрапывающем вороном жеребце и обо мне, пятилетнем
мальчонке, сидящем на этом звере, вцепившемся в его косматую гриву... И