"Владимир Кораблинов. Азорские острова" - читать интересную книгу автораничего этого нет. Отец все знает, и я верю ему: конечно, нет! Но вот как с
колдунами? Тут что-то темно, неясно. Ведь я такой разговор слышал. Пришла к маме баба из Забугорья, принесла моток пряжи продать. Ну, конечно, собрались две немолодые женщины, пошли судачить - то-се, всякие дела. Баба и говорит, между прочим: - Ты, матушка, ничего не знаешь? Напустил ведь Стручок на корову-то... - Опять?! - Вот и да-то. - Либо чем обидела? - Да кто ж его знает... Летось с мужиком с моим чего-то поцапались. - Вот видишь - поцапались! - Да ведь летось было-то... - А корова чего? - Лежит в лежку, пищу не примает. - Ай-яй-яй! Ну, это, мать моя, плохо... Водицей-то святой прыскала? - А то как же... - Ну? - Да ништо, лежит и лежит. - Ну, Миколавна, делать нечего, видно, одарить надо. - Да, видно, придется... Значит, что же? Нету леших и водяных нету. А колдуны? Колдуны есть. Стручок. Я уже не раз слышал про него. Жил-был в селе по соседству деревенский портной, звали его Стручок. Он был мужичок-невеличка, но широк и груди, в плечах, и взгляд из-под густых звали его не по имени-отчеству, а просто Яшей. Яша да Яша Стручок. Землей он не занимался, портняжил, а то промышлял охотой, бродил с ружьем и вечно возился с собаками, натаскивая их - какую по птице, какую по зверю. Портной в деревне человек нужный, уважаемый, а охотничья забава почиталась бездельем, баловством. По этой-то, верно, причине и не прилепилось к нему отчество, и он так всю жизнь и прожил в Яшах. К нему относились немножко насмешливо. Хотя в то же время и побаивались за принадлежность к знахарскому роду: отец и дед почитались за колдунов; они ворожили и пользовали от болезней и, болтали люди, могли и вылечить, а могли и до смерти залечить, смотря по усердию и расположению. Стручков же родитель и вовсе нехорошую по себе память оставил: скотину порчивал, на девок сухоту наводил. Мне Марья Семеновна сказывала, маленькому, когда-то, в предсонной тишине, со сладким позевыванием: - А ты спи, а ты спи, Володюшка... И вот, стал быть, замела сипуга, вот замела! Всю-то ночку-ноченскую пылила, а в утрий день встали - тихо исделалось, яснота... Отсунули дверь кой-как - батюшки, под притолоку насыпало! А ровно, а гладко - ну, рафинад и рафинад, ни ямочки, ни следочка. Только глядь-поглядь - что такое? - конхветка на снегу в бумажке, да уж такая-то чистенька да красивенька, быдто кто сейчас лишь положил. Ей бы, девке-то, не касаться до ее, поплевать бы на ее с молитовкой, а она, глупая, возрадовалась: цоп! - да и съела. И что ж ты думаешь, посля-то... Да что ж я думать могу? И я бы обрадовался, и я бы съел. А снег-то белый, голубой, розовый после метели, в сиянии утра, снег, твердый, как |
|
|