"Владимир Кораблинов. Азорские острова" - читать интересную книгу автора

ничего этого нет. Отец все знает, и я верю ему: конечно, нет! Но вот как с
колдунами? Тут что-то темно, неясно.
Ведь я такой разговор слышал. Пришла к маме баба из Забугорья, принесла
моток пряжи продать. Ну, конечно, собрались две немолодые женщины, пошли
судачить - то-се, всякие дела. Баба и говорит, между прочим:
- Ты, матушка, ничего не знаешь? Напустил ведь Стручок на корову-то...
- Опять?!
- Вот и да-то.
- Либо чем обидела?
- Да кто ж его знает... Летось с мужиком с моим чего-то поцапались.
- Вот видишь - поцапались!
- Да ведь летось было-то...
- А корова чего?
- Лежит в лежку, пищу не примает.
- Ай-яй-яй! Ну, это, мать моя, плохо... Водицей-то святой прыскала?
- А то как же...
- Ну?
- Да ништо, лежит и лежит.
- Ну, Миколавна, делать нечего, видно, одарить надо.
- Да, видно, придется...

Значит, что же? Нету леших и водяных нету. А колдуны? Колдуны есть.
Стручок. Я уже не раз слышал про него.
Жил-был в селе по соседству деревенский портной, звали его Стручок. Он
был мужичок-невеличка, но широк и груди, в плечах, и взгляд из-под густых
черных бровей имел суровый, задумчивый. Он уже в летах был, но почему-то все
звали его не по имени-отчеству, а просто Яшей. Яша да Яша Стручок. Землей он
не занимался, портняжил, а то промышлял охотой, бродил с ружьем и вечно
возился с собаками, натаскивая их - какую по птице, какую по зверю.
Портной в деревне человек нужный, уважаемый, а охотничья забава
почиталась бездельем, баловством. По этой-то, верно, причине и не
прилепилось к нему отчество, и он так всю жизнь и прожил в Яшах. К нему
относились немножко насмешливо. Хотя в то же время и побаивались за
принадлежность к знахарскому роду: отец и дед почитались за колдунов; они
ворожили и пользовали от болезней и, болтали люди, могли и вылечить, а могли
и до смерти залечить, смотря по усердию и расположению. Стручков же родитель
и вовсе нехорошую по себе память оставил: скотину порчивал, на девок сухоту
наводил.
Мне Марья Семеновна сказывала, маленькому, когда-то, в предсонной
тишине, со сладким позевыванием:
- А ты спи, а ты спи, Володюшка... И вот, стал быть, замела сипуга, вот
замела! Всю-то ночку-ноченскую пылила, а в утрий день встали - тихо
исделалось, яснота... Отсунули дверь кой-как - батюшки, под притолоку
насыпало! А ровно, а гладко - ну, рафинад и рафинад, ни ямочки, ни следочка.
Только глядь-поглядь - что такое? - конхветка на снегу в бумажке, да уж
такая-то чистенька да красивенька, быдто кто сейчас лишь положил. Ей бы,
девке-то, не касаться до ее, поплевать бы на ее с молитовкой, а она, глупая,
возрадовалась: цоп! - да и съела. И что ж ты думаешь, посля-то...
Да что ж я думать могу? И я бы обрадовался, и я бы съел. А снег-то
белый, голубой, розовый после метели, в сиянии утра, снег, твердый, как