"Владимир Кораблинов. Азорские острова" - читать интересную книгу автора - Посвети-ка, отец, - сказала да - в сени, да шустро так по лесенке -
на потолок, одна-одинешенька. Старик внизу остался светить, со свечкой-то... - И хоть, бог с ним, ужас какой геройский был мужчина, пудов на восемь, покойник, да нравной такой, царство ему небесное, - чуть что - маменьку за косы, а тут, словно в лихоманке, дрожмя дрожит: ведь бо'знать что на чердаку, как там старушка-то... И что б вы думали, деточки: унялось там враз и тихо сделалось, и бабушка наша, крохотка, вниз спустилась. Тут все к ней: ну что? ну что? "А ничего, говорит, покрестила его да палочкой постегала маленько, он и покорился.. " Старик Потапыч, зевая, крестя рот, вдвинется в комнату, что твой медведь - так велик, так косолап! - прислонится к дверному косяку, сопит, прислушивается, да вдруг: - Энто что, - прорычит, - не то было, не то нет... А я тады сплю, слышу во снях, быдто сыч гукнул. Знак, значит, подавали... После того разговор меж них пошел: "Ну-к вылезет дед-то?" Это один, сиповатый такой. А другой: "Ты его, дискать, научает, ломиком-та по черепушке!" Меня, значит. Ну, бог милослив, не допустил. Подперли, ироды... Ох, и натерпелся жа! - Чего ж не кричал-то? - бабушка строго губы поджала, недоверчиво. - Тревогу б сделал. - И-и, Ляксандра Васильна, лапушка! - Потапыч смущен, могучим загорбком чешется о косяк. - Ай кому жись не мила? Старая, темная история о том, как в запрошлом году увели лошадей. - Дверь своротишь, ведьмедь! - притворно ворчит Марья Семеновна. - Ишь, расчесался... на другое, шутейное: как ночным делом в лесу, напугавшись, две бабенки всю-то ноченьку по-собачьи на волка пробрехали. - Да самого до свету ведь! А как развиднялось, глядят - пенек! Все смеются долго, до слез. Охают, машут руками, взвизгивают. - Пенек! - заливается бабушка. - Пе-не-ок! - Эка! - презрительно бурчит Потапыч. И дальше течет длинный вечер. Иной раз отец вслух читал. Одно такое чтение очень ярко помню. Зеленая книжка новенькая, она еще не разрезана. На обертке - березки, как кружева. Путники - некий Стуколов с товарищами - заночевали в зимнем лесу, жгли костры. Поляну окружили волки, и люди отбивались от них: выхватывая из костра горящие лапы, кидали ими в волков. Я обмирал от страха: волки - это само собой, это страшно, разумеется. Но горящие лапы... Чьи это лапы? Зачем их жгли? Лапа понималась в одном-единственном смысле: нога зверя. Потом, когда подрос и добрался до отцовского книжного шкафа, увидел, узнал зеленые книжки с березками: это был роман Мельникова-Печерского "В лесах", приложение к "Ниве" за тысячу девятьсот девятый год. И враз вспомнил: вечер, лампа под зеленым абажуром, за окнами ветер, вьюшка постукивает в печи... И почему-то фамилия Стуколов такой жуткой показалась. Поля, поля огромны, бесконечны. И лес наш, возле которого прилепился Углянец, кажется, как в сказке, дремуч, а может, и заколдован. Слышу от отца: лешие, ведьмы, вся так называемая нечистая сила - ложь, выдумки, |
|
|