"Владимир Кораблинов. Воронежские корабли " - читать интересную книгу автора

его еретицкие речи, - нет, он, Онуфрий, взял да меня же - к преосвященному
на суд. Архирей наш Митрофаний - злой старичок, с царем заодно, друзья с ним
неразлучные. Мало что только трубку не курит, Митрофан-то, ей-право:
"Бил?" - спрашивает. Говорю: бил. "Ну, так теперь сам бит будешь". И
ухлопали меня, братцы, на покаянье в Толшевскую Константиновскую обитель, в
лес, в топь, в монастырское подземелье. И там на чепь посадили. Две седмицы
на чепи держали. После того погнали в лес, дрова рубить. И тут я утек. И вот
скитаюсь, аки дикий зверь, и сильно оголодал, ноги не держат. Не погубите,
братья!
- Да нам что, - говорят мужики. - Вон только как караульный.
- Черт с тобой, - сказал караульный, - живи, все равно нам народу не
хватает. Но вот ты чегой-го давеча про царя помянул, - так этого чтоб я
больше не слышал. За такие речи - знаешь куда?
Стал Ларька с работными мужиками лес валить, плоты вязать.
А вскорости из Воронежа пригнали новых лесорубов.
До чего же удивился Афанасий, увидев среди пришедших того парнишку, с
каким он тогда от углянских мужиков убегал.
- Господи! - воскликнул он. - Да как же ты, малый, в работные-то попал?
Ведь мы слухом пользовались, будто тебя сам государь приметил, в ученье
послал...
- Какое ученье! - печально сказал Васятка. - Со мной, дядя, такие
дивные дивеса были, не чаю, как и жив остался.
И он рассказал земляку, что с ним приключилось.

Глава четырнадцатая,

что приключилось с Васяткой Ельшиным, отчего он из школяров от цифирных
наук попал в работные

Что на свете всего тяжелей?
Всего тяжелей на свете для человека одиночество. Когда не то что
отца-матери, родимого дома с привычным, милым сердцу рябиновым кустом в
палисаднике нету, но даже и слова сказать некому.
Кому пожалиться? Чье приветливое слово услыхать? На чью грудь склонить
голову?
Все чужое кругом: товарищи, кирпичные стены с черными пятнами сырости,
кислый дух казенного помещения, резкий, рвущий сердце треск барабана,
бьющего зорю, поднимающего с жесткого топчана в рассветный час, когда
малолетку только бы спать да спать...
И строй солдатский на адмиралтейском дворе.
И неизвестный немецкий проходимец - винная бочка, красная рожа, тусклый
взгляд недобрых глаз - тычет тростью в живот, хрипит:
- Пусо убираль!
Ох, никак у Васятки житье-бытье не налаживалось, все шло наперекосяк.
И про рисованье позабыл.
Один был милый человек в школе, словесного учения мастер Семен Минин -
и того нету: в жару напился холодного квасу и вот лежит, бедный, в
гошпитале, помирает.
Бывало, хоть собачонка Куцка вертелась возле, ласкалась, играла, была
как бы за товарища. Но на адмиралтейском дворе - солдатская жизнь. Казарма.