"Владимир Кораблинов. Герасим Кривуша " - читать интересную книгу автора

попадется на глаза. И он берегом шибко побежал к Чижовской слободке. Холопи
же вышли кто с чем - кто с топором, кто с оглоблей, кто с косарем, но стояли
смирно, опасаясь. Тогда с улицы закричали: "Эй, Захарка! Отчиняй вороты!
Чего рот разинул, леший!" Это закричал бывший воеводский холоп Костка, из
тех, какие в ратники тайно поверстались, "Ишь ты, - сказал Захарка, - а
боярин-то?" - "Дурак! Мы и боярина твоего прибьем!" Каково было воеводе от
своего холопа терпеть? Слушал, глотал: сила ведь. "Да что, ребята! -
воскликнул Барабанщик. - Давай, круши вороты!" И он и другие побежали к
Ильинской башне, где о ту пору плотники поправляли верхний ярус. Там в куче
щепы лежали отесанные балки. Взяли две, поволокли к воротам. Стали
раскачивать, да ворота крепки, дубовы, кованы железом, не вдруг подались. По
шестеро брались, били - ништо. Тогда Илюшка Глухой молвил, чтоб отошли, один
толканул балку, и ведь что! - пробил пролом, медведь! И все в пролом
кинулись. Ну, тут что было! Какие по амбарам, по клетям, - какие на птичник,
какие в погреба... Пошло озорство. Воеводские холопи, видя такое дело, и
себе туда же. Караульный заперся в будке, прижук, да об нем и думать
позабыли. А Васька с Ильей, и с ними человек с десять бражников, те - на
крыльцо, свое знай: "Давай сюды Ждана, мы ему никакого дурна не сотворим,
пущай только деньги отдаст!"
______________
* Бунт.

9. Да так, шумя, и не приметили крикуны, как Петруха Толмачев прибежал
со стрельцами; опомнились, да поздно: тому руки за спину крутят, того саблей
секут, тот уже, бедный, последний разок вздохнул, откричался... Василья
Барабанщика, по рукам, по ногам связав, кинули в телегу, да еще какие на
крыльце шумели, туда же в телегу покидали, повезли в тюрьму. Илюшка Глухой
не дался: он четверых стрельцов сокрушил, ушел. А прочие разбежались кто
куда. И так сделалась тишина, лишь ильинский пономарь, ошалев, видно, от
страха, все бил и бил в набатный колокол, да галки, черной тучей кружась над
городом, кричали, да потревоженные в курятниках куры громко перекликались
между собой.
10. "Эх, Ждан Васильич, - говорит воевода, - что бы тебе не дражнить
голытьбу-то... Ведь они б тебя порешили, кабы не стрельцы. Да, вишь, и мне
какую учинили тесноту". - "Ты, боярин, меня не учи, - высокомерно сказал
Кондырев, - я сам с усам, у меня его царского величества указ". - "Да
указ-то указ, а как заутра опять зачнут воровать, так гляди, мол, как бы
худа не вышло. Стрельцы-то больно ненадежны, ну как пристанут к бражникам?
Ведь им, сердешным, за полгода жалованье не плачено. Опасаюсь, сударь".
11. Вечером того же дня поскакал в Москву гонец, повез великому
государю бумагу. Отписывал воевода, что тут нынче в Воронеже учинилось,
слезно просил прислать стрельцово жалованье, чтоб и его, подобно Кондыреву
Ждану, не притеснили. Но это сколько времени - гонцу доскакать до Москвы, да
там все справить, да назад обернуться! Ден десять, самое малое. А меж тем в
Воронеже опять в кабаках шум, пьянство, дерзкие речи. Правда, уже нету с
бражниками Васьки Барабанщика: его тем часом в губной избе Пронка Рябец
терзает страшным своим кнутом, губной староста Сережка Лихобритов пристает,
чтоб сказал, кто научил делать гиль. И уже, почитай, забили Василия,
посинел, бедный, а молчит.
12. Еще среди шумных бражников Илюшки Глухого не видать. Сказывали,