"Владимир Кораблинов. Герасим Кривуша " - читать интересную книгу автора

Курска. Что ни подворье, что ни кабак - то челобитчик. Вся Русь взывала к
великому государю о правде. Иные по третьему месяцу на Москве, а
челобитная - в тапке: недоступен государь, беда как недоступен! Он за
ближними да за охраною как солнышко за тучами - день есть, свет есть,
веселья лишь нету. Так жили ходоки на Москве, не знай чего ожидая. Уже и все
московские чуда переглядели, уже кой-кто и за караулом побывал, отведал
московского кнута, уже и с харчишками подбились многие, а все без толку.
Герасим на Арбате у Бориса и Глеба жил, у просвирни. Как-то, не знаю, к
старушке прибился, ночевать пустила в чулан; он ей за то дровишки сек, воду
таскал, коровий катух чистил. А денег не спрашивала, добродушная была
старица. Да что ж, еще и за чулан - деньги! И так ведь, куда ни пойдешь, во
что ни ступишь - все давай и давай, где грош, где два, а где и алтыном не
обернешься. Вот так-то жил Герасим у бабушки у Тимофевны, ничего, не
жалился. К сему времени уже великий пост наступил, гнилые ветры подули, снег
почернел. Всякий день хаживал казак в Кремль на царскую площадку.
Заблаговестят к вечерне - он и пошел. Его старушка научила туда ходить
затем, чтоб как ни то узреть государя, когда он в храм пойдет. Из шапки
расшив, держал теперь Герасим челобитню за пазухой, чтоб, не замешкавшись,
сразу отдать царю. Да так ведь с месяц, болезный, ходил, все оконушки в
теремах пересчел, каждый камушек притоптал, по голосам колокольным стал
угадывать, где звонят у Ивана Великого, на какой звоннице - на Петраковской
ай на Филаретовой. Иной раз пристава-собаки гнали с площадки взашей, иной
раз - ничего. И царя видывал не однажды, да столь округ него ближних
лепилось, что не подступиться. И грамотка за пазухой слежалась, по'том
провоняла, овчиной. Что делать? А Тимофевна - свое: "Ожидай, голубь, ужо
дождешься милости".
5. Стал вскорости Герасим примечать на царской площадке одного
человека - тоже как бы ожидаючи бродит: сух, голенаст, борода щипана, взгляд
сумнительный, с подозреньем. Все молится: глянет на Успенье - помолится,
обернется к Благовещенью - и золотым шеломам поклон. Такой богомольный. Вот
как-то раз налетели пристава, обоих ходоков погнали в толчки. Голенастый
сказал: "Ну, не сукины ль дети? И помолиться святым не дадут! Пойдем, брате,
к Лучке, оскоромимся с горя". А Лучка - это корчемник был в Зарядье, тайно
вином торговал. Там разговорились: оказалось - земляк голенастый-то! Драгун
оказался Степан Киселев. Орлова-городка житель, также с челобитней к
государю. Ну, тут выпили крепко-таки и порешили друг за дружку держаться, не
отставать. Герасим говорит: "Чевой-то ты, Степаша, все молишься?" - "А чтоб
пристава не гнали". Герасим на те слова рассмеялся. "Чего ржешь? - сказал
Киселев. - Ты вот не молясь шлялся, так тебя сколько выгоняли, я сам видал.
А меня ноне в первый раз, это пристав, верно, пьяный был". С того дня стали
земляки ходить вместе на кремлевскую святыню креститься. И что тех крестов
было положено ими, что поклонов! С господом богом досыта наговорились,
сердешные, а государь все недоступен.
6. Так страстная седмица подоспела. В четверг было: дьячок от Успенья,
пьянчужка, плелся ко всенощной; четверговая служба долгая, выпить бы, да
дьячиха, нечистая сила, обобрала, грошика не оставила. Он, видя земляков
наших, говорит: "Давно я вас, глупенькие, приметил, ведь вы с челобитней
ходите. Только вы, ребята, напрасно сапоги бьете - государя вам без меня не
достать. Я же вас могу научить, но вы мне за науку поставьте угощенье". Они
с радостью согласились, и тогда дьячок сказал, чтоб они на себя что ни хуже