"Роман Коноплев. Евангелие от экстремиста " - читать интересную книгу автора

третьего стакана я начал грязно приставать к Джен. Нам, похоже, было в тот
день одинаково хреново и неуютно в этой омерзительной действительности.
Закончилось все совместным с друзьями Будорагина пением песен Майка
Науменко. Напившись водки, я долго лечил друзей Будорагина преимуществами
рыночной экономики, с трудом соображая, прав я сам или все же неправ. Все
расползлись по кроватям. Полет Валькирий. Я наплевал на весь мир - Джен,
кажется, в эту ночь спасла меня от стопроцентного суицида, своим
божественным телом заслонив от меня бездонную пропасть черного, зловещего
Питера. И никаких больше ассоциаций. Похоже, ради одной нее, я обязан был в
тот день не из Брянска - с того света вернуться.
На следующий день она проводила меня до вокзала. Мы договорились
встретиться на очередном съезде. Однако, Лимонов ее спустя полгода отругал
за недостаточный энтузиазм, и Джен от обиды забила на НБП полностью. Ей в
пример Лимонов совершенно зря похвалил Ковровского гауляйтера Нину. В
недалеком прошлом Нина была девушкой барда Непомнящего, и в юности
освободила маму от папы, зарубив его топором. Ковров был заботливо изрисован
граффити "Россия - все, остальное - нечто!". Наверное, "нечто" приближалось
с одной из рядом расположенных галактик, и все его очень ждали. Джен
помахала мне рукой и грустно так улыбнулась. Я сел в скоростной экспресс.
Эту долбанную Москву словно медом намазали. И чего я там забыл?
На Ленинградском вокзале колотилась в своем вечно черном пальто
несчастная Доррисон. Голова была повязана черной косынкой. Кудрявые
каштановые волосы полностью отсутствовали. Они со Стасей дружно обрились.
Выглядела она просто как космонавт. Ей, наверное, было очень холодно.
- Коноплев, это просто атас. У Михалыча дома стекла выбиты, в квартире
холод, как на улице. Куча народу. Михалыч от ревности сходит с ума.
Подралась я с ним даже. Паук меня на работу взял в ларек кассетами
торговать - а там выручки нет совсем. Дела - просто жопа. Я отогреться не
могу. Коноплев, поехали куда-нибудь. Купи водки, мне холодно.
Доррисон дозвонилась до Акопяна, и мы вписались у него. Выпили две
бутылки водки. Перекусили, что было. Акопян оказался бывшим хиппи и большим
эстетом. Ставил на магнитофоне музыки всякие и подолгу их комментировал.
Аудиофил. Утром мы поблагодарили его за кровать и вывалились обратно в
холодную, заснеженную Москву.
Я решил, что, коли уж такие проблемы, то можно снять комнату. Сняли у
пожилой еврейской женщины, очень интеллигентной и аккуратной. Я уже у нее
подолгу жил раньше, она меня знала, но Доррисон ее просто шокировала.
- Рома, ну давай я познакомлю тебя с нормальной еврейской девочкой, из
синагоги. Мне кажется, что тебе очень не везет со всем этим. Ну какая это
жена! - Качая головой, шептала Людмила Яковлевна.
Я только разводил руками. Ясно было, что никакая. Да и сам я был
никакой. Вскоре я улетел в Эмираты за тканями для одного московского
свадебного салона. Я выбирал для них белые и золотые ткани и всевозможную
отделку - вышивки, бриллиантики и прочую беду. Из всего этого потом шились
платья, и рабыни подиума на длинных костлявых ногах волочили их в Милане и
Париже. Такая вот русская экзотика. Вернулся 25 ноября, вечером. При вылете
из Дубаи купил бутылку мартини и выпил в самолете в одну харю, думая о
высокой любви и своей поганой, ни к чему не ведущей, жизни. В Шереметьево-2
меня встречала в дым укуренная Доррисон. На чуть обросшей лысине Костя
Локотков вырезал ей бритвой свастику. На обеих руках у Доррисон выступали