"Григорий Иванович Коновалов. Вчера (Повесть) " - читать интересную книгу автора

париям, напевая свою песепку про овечушек. Но косари но любили его за то,
что ему "не было износа", что он мало спал, не пил водку, почти не потел.
Однажды во время послеобеденного сна косарей я видел, как один из них,
крупный и рыхлый, украдкой подошел к дедушкиной косе и несколько раз
провел медным пятаком по лезвию.
Вторую половину дня дедушка едва дотянул: бледный, пошатываясь, он
пришел к табору неверным шагом, лег под рыдван. Грудь его высоко
вздымалась, как у запаленного. На следующий день он работал медленнее
прежнего, без радости, и все косари были довольны им.
Особенно хорошо на покосе вечером: схлынет жара, звучнее становится
вжиньканье кос по траве, в борщевке кричит перепел, с пригорка доносится
запах клубники.
Прибежит мама в холщовых нарукавниках кормить Тимку, а я набираю сухой
травы и разжигаю огонь под котлом, висящим на оглобле. Запашистый дым
обдает мои ноздри. Из темноты, переговариваясь, выходят к табору мужики с
косами на плечах. Дедушка дает мне ядреную борщевку, потом, пока
доваривается каша, он отбивает и точит косы. Молодые парии барахтаются на
копнах, девки идут к роднику умываться. И почему-то хорошо и весело
становится на душе. Забывается утомленный знойный полдень, и ты, поужинав,
ложишься на свежее, волглое от росы сено. Тихо под звездным степным небом.
И хотя тесе всего семь лет, душа твоя сладко бредит далекими
воспоминаниями: вот мама, улыбаясь ласковыми глазами, дает мне грудь,
обмазанную чем-то горьким, я плачу, но снова тянусь к соску и опять плачу.
Так, помнится, давно когдато отучали меня от материнского молока, отрывали
от матери, приучая к лишениям и горестям жпзнп. Живо представляется, как
бабушка в кокошнике поддерживала меня за подол красной рубахи, когда я
учился ходить.
Теперь, гляля на звезды, вспоминается еще что-то более далекое.
Давным-давно вплел я эти звезды. Белл, нэдяр?м же рассказывала мама, что
родился я в степи ночью. Наверно, вот так же светили звезды, а за
крестцами снопов выли волки. Иаверпое, тогда и заглянули в ыаза мои эти
звезды. Засыпаю я под обрывочный говор косарей, под тихни звон обмываемого
матерью котла, под едва уловимый далекий волчий вой. Звезда упала на
ресницы, и я очутился в каком-то светлом саду.
Счастливая сенокосная пора! Хорошее время, когда кажется, что тебя все
любят, потому что ты никому еще не надоел ни расспросами, ни поучениями,
когда самый большой проступок твои против общества заключался в том, что
ты, оставив в траве годовалого братишку "орать до пузырей", залез в
енговатовский огород.
С нетерпением ждал я того момента, когда дедушка поведет на водопой к
роднику Старшину, сидя на нем както боком. Я бросался за дедом, хватаясь
за его пятку. Он нагибался с коня, брал меня и сажал впереди себя. Мне
хотелось галопом скакать с горы, но дед вырывал из моих рук поводья. Зато
на обратном пути я ехал один, а дед, зачерпнув ведром воду, шел позади.
Необыкновенное чувство рождалось в груди моей, когда я ощущал ногами
напрягающиеся мускулы лошади: большим и сильным казался я сам себе. А как
увижу белую палатку, маму, так к хочется промчаться на копе, как на
крыльях. Но Старшина лучше меня знает, что нужно делать: несмотря нд то
что я бью его пятками по бокам, дергаю за поводья, оп только притворяется,
будто хочет бежать, на самом же деле семенит своими кривыми избитыми