"Александр Терентьевич Кононов. У Железного ручья " - читать интересную книгу автора

по-монашьи, сразу же вышла из своего чуланчика:
- Ну, довольно школить мальца! А ты, Гришенька, не ной, ты не ной, у
тебя голос не такой.
- Баба, я твоей кружки больше не трону, - пообещал Гриша.
- Теперь-то мне все одно: заново ее святить.
Гриша понимал бабкино горе: все кругом "мирские", а она - "рабская".
Гриша тоже мирской, грешный. Когда бабушке исполнилось восемьдесят лет, она
отреклась от мирских дел, осталась только "рабой божьей". Теперь у нее
грехов нет. Каждый вечер, перед сном, она молит бога, чтобы тот взял свою
рабу к себе. Зачем она так торопится на тот свет, неизвестно... Если
кто-нибудь мирской тронет бабушкину посуду, он ее опоганит; тогда надо
посуду нести в моленную - святить. А моленная - за сорок верст.
- Не буду, баба.
- Ну, иди сюда, дурень-блазень... Иди, я тебя толокном покормлю.
Бабка взяла из ларя, что стоял у стены, тугой мешочек, достала из
общего шкафа миску, а варенье в баночке - бруснику, варенную на меду -
принесла из своего чуланчика. Сахару она не признавала - грех: сахар на
заводе сквозь кость пропускают.
Бабушка насыпала в миску толокна, положила брусники, перемешала толокно
с ягодой, помяла ложкой. Толокно сделалось розовым. Подперев щеку ладонью,
она стала следить выцветшими, грустными глазами, как ест внук.
- Баба, новый лесник приехал, с мальчишкой. Мальчишку Яном зовут.
- Латыши? Ты, родимый, в избу к ним не ходи.
- Не пойду.
- Латыши бороды скоблят, табак курят - грех великий...
Бабушка вздохнула: ну кто теперь ее, старую, слушает!.. И внук посулит
одно, а сделает по-своему.
Поев, Гриша заглянул в раскрытое окно. Голенастая Катя уже пригнала
гусей с поля. Что-то рано сегодня. Она постояла с минутку на дороге,
поглядела испуганно на Гришу и ушла. У Кати длинные ноги и большие тревожные
глаза. Ее отец, испольщик Трофимов, тоже все чего-то боится. Испольщиком
быть, пожалуй, хуже, чем садовником. Испольщик работает с утра до вечера на
земле, а урожай - пополам: половину - ему, а половину - тому, чья земля.
Видно было, как Ян выбежал из-за сажалки на дорогу, нашел хворостину,
принялся дразнить хворостиной старого гусака; тот изогнул шею по-змеиному,
зашипел, глаза у него от злости стали белыми.
Гриша выбежал на крыльцо.
- Ты что самовольничаешь! - закричал он Яну и, подумав, что бы еще
добавить, проговорил: - Постен.
Ян кинул хворостину, сунул кулаки в карманы старых штанов, сердито
наклонил голову - "сбычился".
Гриша подошел к нему и тоже сунул кулаки в карманы.
Так постояли они некоторое время.
Потом Гриша неожиданно для самого себя сказал:
- Хочешь, пойдем в сад? Мой батя садовник, мне можно. А ты - со мной,
ничего.
И они пошли вместе к высокой изгороди, по-прежнему спрятав руки в
карманы и поглядывая искоса друг на друга. Еще неизвестно было, драться им
или дружить.
В сад они, конечно, полезли через изгородь - не идти же к калитке! - и