"Константин Иванович Коничев. Повесть о Воронихине " - читать интересную книгу автора

лещей. Но строгость в иконописной мастерской была неимоверная. Полное
подчинение наставникам считалось основой порядка. За непослушание старшим и
иные провинности - леность, порчу красок - не возбранялись рукоприкладство и
порка ремнем. За богохульство ученики вообще изгонялись. В этом прегрешении
послабление допускалось только опытным мастерам, известным в народе и
ценимым Строгановыми. Но таких мастеров было не так уж много. Потому и
поручено было Гавриле Юшкову с каждым годом увеличивать число учеников,
набирать их по своему усмотрению и со тщанием и строгостью обучать. Гаврила
имел не малый опыт в живописи, был даровит и искусен.
Мастерская его размещалась в просторных и светлых бревенчатых палатах.
В отличие от других построек в селе Ильинском над резным крыльцом школы
возвышался небольшой чешуйчатый из сосновой дранки купол, а на нем -
чугунный крест. Изнутри мастерская запиралась на железный засов, чтобы не
было во время работы помехи от приходящих. Стояли готовые образа, писанные
на липовых, ольховых и дубовых, сколоченных шпунтами и загрунтованных
досках. На полу небрежно валялись образа, незаконченные и неудавшиеся; на
мольбертах стояли начатые работы с изображением богородиц, нерукотворных
спасов, писанных по уставу, двунадесятых праздников, святителей и
всевозможных житий, описанных в четьи-минеях.
Ученики после утренней молитвы тихо занимали свои места и до прихода
Гаврилы Юшкова приготовляли краски, потребные для дневной работы. В числе
красок были бакан веницейский, багрик и белила, голубец и желть, киноварь и
лазорь, сурик, мумия и сурьма, ярь, медянка. Одни изготовлялись на простой
воде, другие на яичном белке, третьи на чесночном отваре, на масле и на
сале, на рыбьей желчи, на медовом растворе и по иным рецептам опытом
достигнутым самими строгановскими иконописцами, дошедшим с времен Киевской и
Новгородской Руси.
Когда, сотворив крестное знамение, Гаврила становился в угол под
образа, все ученики прекращали занятия и, благонравно сложив на коленях
руки, ждали изустного наставления учителя.
Андрейка сидел впереди других учеников, скромный и смирный, никому не
мешал и его никто не тревожил. В памяти его запечатлевались слова старого
иконописца:
- Дети мои! Нам не сродни холуйские кощунники-богомазы. В Холуях иконы
пишут, как блины пекут, и продают их на ярмарках с возов вместе с
веретенами, прядками и ложками гуртом и в розницу, как щепной мелкий
товаришко. Иконы же письма нашего, строгановской, издавна славной школы -
отличные от всех. Им пристало быть украшением любого храма московского,
любой лавры...
Так говорил живописец Юшков - вдохновенно, нередко повторяясь. Ученики
и даже мастера слушали его с вниманием.
Гаврила поднимал голову, отчего длинные, слегка блестящие от гарного
масла русые волосы закидывались на спину и на широкие плечи, закрывая
собачий воротник легкой дубленой шубейки, и продолжал беседу:
- Пройдут и сотни лет, от холуйских образков и следа не останется,
доски пойдут на растопку, либо горшки закрывать, а наши иконы, с умом и
толком писанные, чем дольше жить будут, тем дороже будут цениться. А краски
на грунте так утвердятся и окаменеют, что топор и рубанок зазубрятся, а не
осилят окаменелости наших красок. И каждый, увидев нашу работу, отличит ее.
- Гляньте, - говорил Юшков, показывая на иконы, еще пахнувшие