"Константин Иванович Коничев. Русский самородок (Повесть о Сытине) " - читать интересную книгу автора

Фому неверного, простил блудницу Марию Египетскую, прости и меня!.."
Думы молодого парня, здорового, крепкого, перекинулись из этой, с
низким потолком, церкви на волю. А что было на воле!..
Пасхальная неделя. На улицах весело проводят время. Всю неделю
колокольный звон, не благовестный, а просто так - веселья ради. В театрах,
после великопостного перерыва, начались спектакли. Пасха - праздник весны.
Резвится молодежь в Сокольниках, резвится на Воробьевых горах. Разлилась
по-весеннему Москва-река; катанье на лодках; гуляют парни и девки. А
переплетчик Горячев, наверно, в гостях у тестя дробит каблуками русскую с
присядкой...
Дальше мысли не распространялись. Сытин вышел из храма, не обернулся,
не перекрестился: троеперстием не положено здесь, а двуперстием самому
неловко. Никому такого обета он, крещеный человек, не давал. Постоял,
отдышался на чистом свежем воздухе, хотел было возвращаться домой к своему
благодетелю, но услышал пенье рядом. Из соседнего двухэтажного храма
доносились женские голоса. Оказалось, там отдельная женская молельня. Вот
она, старая уходящая Москва!
Из любопытства вошел Сытин и в эту храмину. Матерый привратник -
сберегатель тайн молитвенного служения - встретил Ивана Сытина весьма
неприветливо:
- Ты не из наших, что тебе здесь нужно?
Сытин не счел столь неласковое обращение грубостью. Он знал, что
староверы всем и каждому говорят "ты", а не "вы", потому что вежливое
обращение на "вы" ввел царь Петр - антихрист, а прежде никогда такого
заведения не было, и даже в молитвах к богу человек обращался на "ты".
- Я зашел посмотреть и послушать...
- Здесь нельзя, - сказал привратник, - я тебя отведу наверх, оттуда
смотри тихо-тихо...
Он провел Сытина на второй этаж, вернее на антресоли, откуда в узкое
решетчатое оконце можно было смотреть на белолицых староверок, одетых в
одинаковые пасхальные наряды. Впереди стояли которые помоложе,
девственницы - "христовы невесты". На них темно-синие длинные сарафаны,
белые коленкоровые с вышивкой рубахи, на головах, как у сестер милосердия,
платки, зашпиленные втугую и раскинутые во всю ширину плеч. У каждой в левой
руке горящая свеча. Падающий свет колеблется на их постных лицах. И кажется
Сытину, что эти лица строго воспитанных девиц никогда не озарялись улыбкой,
ни, тем более, веселым, раскатистым смехом.
"Святым смеяться не полагается, - подумал он. - И эти тонкие, плотно
сжатые губы девичьи, наверно не целованные никем, прикасались только к
Евангелию и кресту"...
За девушками, ближе к выходу, стояли женщины средних лет в таких же
нарядах, а за ними дряхлые старухи. Их засохшие, чуть двигающиеся тела были
облачены в парчовые сарафаны; позолоченные пуговицы, подобно бубенцам,
тесными рядками украшали эти одеяния.
Службу справляла начетчица, великорослая, холеная купчиха. Она читала
из тех же апостольских житий и страданий, напевно и звучно. И крестились, и
поклоны клали все староверки аккуратно в положенное время, и только
сбивались с такта позади стоявшие старухи, путаясь в своих хрустящих,
золотом шитых нарядах. Слаженный девичий хор прерывал чтение начетчицы,
врываясь сотней звучных голосов. Пели девушки гораздо лучше, нежели мужчины