"Константин Коничев. Земляк Ломоносова (повесть о Федоре Шубине) " - читать интересную книгу автора

заговорил:
- Не пора ли, братцы, к домам? Хватит, попили. Не будем бога гневить,
скоро соборный поп вечерню станет служить.
- Ну и пусть, а нам какое дело, надо и в моленье меру знать, а то
сегодня свеча да завтра свеча, поглядишь - и шуба долой с плеча... -
возразил Иван Шубной. - Мы еще попьем, погуторим*, поставим на ребро
последний алтын** и еще попьем. Сам господь в Кане Галилейской из воды вино
делал для того, чтобы люди угощались. Да он и сам пил и нам велел. Винолюбец
был, зато не любил он ябедников и не жаловал крючкотворцев, а судьям же
сказал: "не судите да несудимы будете, какою мерою мерите, такою и вам
отмерится".
______________
* Погуторим - поговорим.
** Алтын - три копейки.

Мужики молча переглянулись. Шубной с хитрой усмешкой покосился на
Башкирцева и, вытерев рукавом кафтана мокрые усы, добавил:
- Будем пить, ибо знают чудотворцы, что мы не богомольцы. Чем идти к
вечерне, так лучше посидеть в харчевне, - и снова жадно приложился к
увесистой глиняной посудине.
Башкирцев сплюнул себе под ноги, нахмурился, однако поставил на стойку
еще ведро браги и вышел через узкую раскрашенную дверь в жилую избу. Видно
было, что речи Шубного ему не по нутру. Намек Шубного был прям и понятен.
Башкирцев ранее служил в архангелогородской канцелярии, умело стряпал
доносы, брал мзду* и, говорят, даже продал двух самоедов голландскому
посланнику напоказ в его державе. Разбогател Башкирцев и харчевню завел не
от трудов праведных; из городской канцелярии он нипочем и не ушел бы, если
бы не отнялась у него правая рука.
______________
* Мзда - награда, вознаграждение.

Как только Башкирцев удалился, Иван Шубной тотчас бережно снял со
стойки ведро с брагой и торжественно водрузил на стол, около которого сидели
сыновья его Кузьма да Яков и вернувшийся с обозом из Петербурга
куростровский сосед - Васька Редькин. Лицо Васьки за долгий путь сильно
обветрилось, загорело и обросло круглой пышной бородкой. От обильного
угощения Редькин повеселел и беспрестанно ухмылялся, показывая ровные
крепкие зубы.
Иван Шубной усердно подливал в его кружку пенистую брагу и нетерпеливо
дергая его за холщовый рукав рубахи, упрашивал:
- Ну, Васюк, расскажи про него, как живет, помнит ли он нас? Ведь я его
начал в люди выводить! Чтению обучил, и письму, и пению... - Шубной ударил
себя кулаком по широкой груди и с гордостью добавил: - Первой я, первой
приметил в Михайле и счастье и талант. Прилежен к грамоте был и памятью
крепок... Да, брат, давненько, давненько это было. Эх, взглянуть бы на него
хоть одним глазком! Да ты чего молчишь-то, леший, ну, рассказывай!
Редькин за единый дух опорожнил кружку браги, обвел соседей
повеселевшими глазами и не спеша, степенно заговорил:
- Был я в Питере. Ну, и к нашему земляку Михайле Ломоносову наведался.
За морошку сушеную, за семгу соленую и за мерзлую сельдь велел он вам