"Анатолий Фёдорович Кони. Совещание о составлении Устава о печати " - читать интересную книгу автора

диффамацией) и оскорблена бранью и злословием. Но и здесь, в
постановлениях Уложения и их всестороннем и последовательном развитии в
кассационной практике, содержится полнейшее ограждение личной чести и
достоинства от посягательства печатного слова. Из лаконического выражения
закона "о клевете в печати" выросло стройное понятие о клевете как ложном
обвинении кого-либо в деянии, противном правилам чести. Затем наряду с
требованием лживости Сенат поставил равносильное требование "незаведомой
истинности" и установил, что там, где приписываемое деяние по объективным
своим признакам и по общему взгляду является бесчестным, доказательства
намерения оскорбить представляются ненужными. Наконец, Сенатом же
признано, что деяние, противное правилам чести, не только может быть
приписано оклеветанному путем прямого указания или описания, но и путем
неизбежного предположения. Поэтому Сенат нашел, что ложное указание на
поведение кого-либо, вызвавшее пощечину, есть клевета, ибо заставляет
предполагать, что получивший оскорбление совершил постыдные действия,
вызвавшие резкое проявление негодования. И, переходя от отдельной личности
к целым группам и корпорациям, Сенат разъяснил, что если, с одной стороны,
невозможно оскорбление в печати целых сословий или племен, то, с другой
стороны, определенные корпорации, связанные единством действий и
дисциплины, органическим устройством и определенною профессиею - каковы,
например, военные врачи - могут быть предметом оскорбления.
Вместе с тем им же проведено строгое и точное разграничение между клеветою
и диффамациею и резко отделено вторжение в частную жизнь от вторжения в
служебную деятельность должностного лица, причем, как это высказано по
делу семиреченского губернатора Аристова, при отсутствии прямых
документов, оправдывающих обвиняемого в диффамации, достаточно
совокупности косвенных указаний на заслуживающую порицания деятельность
должностного лица, чтобы признать обвиняемого редактора исполнившим свой
долг бестрепетного служения общественным интересам. Таким образом, и
личность оскорбленного, и истинные задачи печати ограждены вполне.
Поэтому нет никаких оснований отказываться от явочного порядка, тем более,
что отказ лицу, домогающемуся права на повременное издание, при
невозможности узнать, огласить и опровергнуть мотивы отказа, является
своего рода оскорблением, которое тем чувствительнее, что дает повод к
неопределенным подозрениям и злоречивым слухам и, так сказать, в некоторых
отношениях лишает человека права на общественное уважение и доверие. Это
не может быть исправлено и установлением обжалования, при котором
оскорбительность отказа одинаково не может не усугубиться как соблюдением
тайны, как и гласностью разбора жалобы. Не может явочный порядок повредить
и интересам подписчиков в случае скорого прекращения эфемерных изданий и
присвоения издателями подписных денег, ибо подобные случаи имели место и
при концессионном порядке. Притом правительство, решившись оградить
интересы общественной мысли от излишних стеснений, едва ли должно
принимать на себя ограждение интересов кармана подписчиков - людей
взрослых и действующих сознательно - и долженствующих винить самих себя,
если они становятся жертвою рекламных обещаний безвестных лиц, не
доказавших ничем своего права на общественное доверие. В этих случаях
прибежищем подписчиков должны служить не законы о печати, а гражданский
суд и карательные статьи о мошенничестве.
Здесь указывают, что концессионная система существует у нас для многих