"Анатолий Фёдорович Кони. Совещание о составлении Устава о печати " - читать интересную книгу автора

своем бродяжестве на то, что Сын Человеческий не имел, где главу
преклонить; хлысты там же ищут оправдание своему отрицанию брака. Таким
образом, ввиду этих ложных толкований, слова, несущие собою мир и
величайшее утешение человеку, могли бы не пройти через цензуру.
* Кони намекает здесь на факт длительного сопротивления царского
правительства изданию библии и евангелия на русском языке.
** "Для чтения дофина". Речь идет об изданиях, приспособленных для
детского чтения.
Нам говорят, что цензура может быть смягчена тогда, когда распространение
широкого просвещения оградит читателей от возможности вредного влияния
книги, но такая иллюзия опровергается тем, что именно указанные нам, как
вредные, книги являются результатом большого умственного развития и лишь
на него рассчитаны.
Указания на проповедь сепаратизма тоже мало убедительны. Если под призывом
к сепаратизму разуметь отторжение от государства его отдельных составных
частей, то призыв к нему предусмотрен Уложением о наказаниях и средствами
против него служат - соблюдение срока выпуска книги и судебное
преследование. Но если под сепаратизмом разуметь, как это у нас иногда
делается, простую проповедь сохранения и изучения племенных и бытовых
особенностей в языке и обычаях, то борьба против такого сепаратизма не
только не входит в задачи государства, но и прямо им противоположна,
заменяя живое единение во имя общих целей мертвящею механическою связью.
Наш Цензурный устав относится с двойною строгостью к переводам, считая их
почему-то более вредными, чем оригинальные произведения, и впадая, в
статье 6, в странное с собою противоречие, а именно разрешая выход без
предварительной цензуры переводов с древних классических языков, тогда как
в последних "добрые нравы и благопристойность", ограждаемые статьею 4
Устава цензурного, иногда оскорбляются очевидно и полномерно. Достаточно
указать на сочинения Лукиана, на шестую сатиру Ювенала, на Светония, на
Марциала, на Аристофана в его "Лягушках", на средневековых писателей Петра
Аретина и Антония Панормиты или, наконец, на некоторые страницы,
изложенные по-латыни в известном сочинении знаменитого французского врача
Tardieu "Sur les attentats aux moeurs" ("0 преступлениях против
нравственности" - франц.).
Вот почему надлежит и переводы сравнять в их цензурной судьбе с
оригинальными произведениями. Остаются книги для детей и сочинения
педагогические. Но и для тех и для других, при отмене предварительной
цензуры, останется тот же срок пребывания до выпуска в свет в цензурном
установлении и возможность судебного преследования.
Высказанное здесь особое опасение бесцензурности книг педагогических
представляется не совсем понятным. Если под педагогическими книгами
разумеются книги для употребления в школах, то цензуру их, конечно,
заменяют указания и распоряжения учащего персонала. Если же это книги,
предназначаемые для последнего, то спрашивается, о каком вреде их может
быть речь? Нелепые педагогические теории и идущие вразрез с выводами науки
положения должны встречать себе преграду не в цензуре, а в опыте и научной
подготовке педагогов.
Сводя всё мною сказанное, нахожу, что по отношению ко всем книгам и
брошюрам, за исключением, быть может, подлежащих духовной и медицинской
цензуре, предварительная цензура должна быть заменена карательною в