"Виктор Конецкий. Огурец навырез" - читать интересную книгу автора

здесь, в болотистой питерской земле?
- Именно.
Аркадий Тимофеевич закурил мой Север.
- Может быть, все-таки с Эрмитажа начнем? Или вот у нас теперь в бывшем
Конногвардейском манеже замечательный выставочный зал. Там как раз выставка
Морские дороги нашей родины - живопись и скульптура. И, не могу не
похвастаться, на выставке мой бюст в бронзе в натуральную величину.
- О! При жизни! - воскликнул Аверченко с неподдельным почтением. - Я не
знал, что вы до такой степени знамениты... Как вы переносите свою
известность? Тяжело?
Я сказал Аркадию Тимофеевичу, что быть знаменитым для меня всегда
получается вовсе некрасиво.
- Вы в Праге всемирно известную экспозицию Национального музея в
верхнем конце Вацлавской площади посетили?
- Нет, врать не буду, не посетил.
- То-то же... А познакомились мы с вами на пражском кладбище, уважаемый
Виктор Викторович. Не на каком-нибудь старом Малостранском. Там с одна
тысяча восемьсот четвертого года никого не хоронят. Нет, не там мы
познакомились, а на самом обыкновенном. Значит, и вы любите в чужих краях
шляться по кладбищам. Ну, так не соблазняйте меня смотреть ваш бюст в
бронзе.
Ближе всего было Смоленское. Там - бабушка, и на ее могиле я давно не
был. И пройти на Смоленское с Петроградской можно по замечательно красивым
местам. И раньше там был Блок похоронен... А может быть, на Красненькое к
Юльке Филиппову?
Аверченко допил остывший кофе и взбодрился:
- Ехать - так ехать! - как сказал Распутин, когда Пуришкевич бросал его
с моста в довольно прохладную воду Мойки. Только отправимся пешком. К
таксомоторам я так и не привык. Извозчики моя любовь. Последняя запись в
записных книжках Чехова - если память не изменяет, он ее перед смертью
сделал, - Чем глупее извозчик, тем больше его любит лошадь.

2

В сквере угол Лахтинской и проспекта Щорса на пересечку нашему курсу
поднялся с садовой скамейки ханыга. Трезвый, видок угнетенный, лет тридцати
пяти, с бородкой клочьями.
Или закурить попросит, или мелочи - это закон. Намазан я для этакой
публики какой-то флюоресцирующей краской.
Все точно.
- Дай, отец, рублишко! - Это ко мне. - Двадцать шестого марта из
заключения вышел, без работы сижу, опять воровать идти? Дай, отец,
рублишко!...
Высыпаю горсть мелочи.
Отстал, поблагодарил даже чувствительно. Какой-то инстинкт говорил, что
он сейчас пожрать купит, а не выпивку: настоящее несчастье и горе прошло на
пересекающемся курсе.
- Вы ему подали, потому что боялись? - спросил Аркадий Тимофеевич.
- Нет, любезный гражданин, из привычки. И по жалости.
- Он бывший заключенный?