"Виктор Конецкий. Единство и борьба противоположностей в Фоме Фомиче Фомичеве ("Фома Фомич Фомичев" #1) " - читать интересную книгу автора

- Это вы про кого?
- А про живоглотов этих, чаек. Летит со Шпицбергена, ведьма, на Новую
Землю... Ведь честно если, оправиться по-малому и нам-то, мужикам, на ходу
трудно, а как чайки-то на ходу гадють? Давно я об этом думаю. Ведь
обязательно, ведьма, на видное место, на эмблему норовит. До того химия
въедливая! Помню, матросом плавал, сколько раз от боцмана по уху схватишь!
Если ввечеру нагадят, к утру краску до металла проест. А он, боцман-дракон,
тут как тут - по уху без всяких партсобраний, не то что нынче... А ты как,
Викторыч, к этому вопросу подходишь?
- Знаете, Фома Фомич, - сказал я, - мне с лета трудно угнаться за вашей
мыслью, меня, честно говоря, больше ледовый прогноз интересует. И еще. Что,
Тимофеич вовсе рехнулся? Почему он за карты не расписывается? Мне это дело
надоело.
- Я сам, гм, понимаю, что старпом того... Сам я люблю подстраховаться.
И молодых осмотрительности и осторожности учу, но старпом в данном
вопросе... Утрясем, Викторыч, утрясем...
- Мне кошмары сниться стали, - сказал я. - Покойники к чему снятся?
- К деньгам, - авторитетно сказал Фомич. - Мне давеча тоже вроде как
покойник снился. В Певеке аванс, наверное, получим - переведут из
пароходства. Я им две радиограммы послал... А снилось, будто я в сельской
местности. Человек идет, и вдруг копье летит и прямо - бац! - ему в спину!
Он, значить, поворачивается, вижу, копье-то его насквозь прошибло и конец из
груди торчком торчит. И вижу, что это, значить, Арнольд Тимофеич. Он это
нагибается, хвать камень и в меня! Потом по груди шарит вокруг копья, но
крови нет! - очень многозначительно подчеркнул Фомич. - Просыпаюсь, значить,
и отмечаю, что крови не видел. Кровь-то к вовсе плохому снится. Ну, думаю,
все равно или у нас дырка будет, или Тимофеич скоро помрет - одно из двух.
О скорой смерти своего верного старпома Фома Фомич сказал безо всяких
эмоций. А концовка рассказа про сон оказалась неожиданной и произнесена была
возбужденным и ненатуральным тоном:
- А ведь чем еще меня чайки эти так раздражають?! Никаких икринок они
не переносят, просто рыбу жрут!
Вот только тут я почувствовал, что у Фомича есть ко мне дело, и
какое-то сложное, неприятное для него, и что он плетет чушь про птиц и
водоемы от нервов и по привычке темнить и тянуть кота за хвост.
- Перестаньте вы, Фома Фомич, про чаек, - сказал я. - В этих
белоснежных птичек души потонувших моряков воплотились, а вы для них рыбы
жалеете!
Он встал, прошелся по каюте, нацепил очки, посмотрел бумажки на мост
столе, потом поднял очки на лоб и сказал:
- Вот вы их защищаете, а в Мурманске теперь только скользкого кальмара
купишь... - И продолжал грустно: - И это в самом центре рыбной
промышленности! А что про Бологое говорить? Там кильку-то последний раз на
елке в золоченом, значить, виде наблюдали! А для меня это не просто закусь.
Мне для жизни ее надо. Во всей династии нашей, как, помню, рыбу уважали. Вот
деда, например, помню, Степана Николаевича, так он любую селедку с хвоста
начинал и жабрами заканчивал. В костях-то самая польза для мозга. А ты,
Викторыч, такую чушь насчет их душ порешь...
Мне немного надоела эта сократовская беседа, и я поклялся, что все
хвосты и все позвонки от селедки, которые мне до конца рейса положены, буду