"Артур Конан Дойл. Илайес Б.Хопкинс (рассказ)" - читать интересную книгу автора

прерванную попойку, игнорируя изливаемый на них поток священного писания,
но безуспешно. Те из бражников, что были пьяней всех, уснули под монотонное
бормотание евангелиста, другие, бросая мрачные взгляды на чтеца,
продолжавшего как ни в чем не бывало сидеть на бочке, решили разойтись по
своим лачугам. Очутившись наедине с наиболее благонамеренными
представителями публики, Хопкинс закрыл книгу, педантично отметив
карандашом то место, на котором остановился, и слез с бочки.
- Завтра вечером, ребята, - негромко объявил он, - я возобновлю чтение с
девятого стиха главы Пятнадцатой Апокалипсиса. - И, не обращая впимавия на
наши поздравления, удалился с видом человека, исполнившего свой священный
долг.
Его предупреждение, оказывается, не было пустой угрозой. На другой вечер,
едва только в питейном баре начала собираться толпа, он снова очутился на
бочке и с прежней решительностью принялся читать Библию - монотонно,
запинаясь, проглатывая целые предложения, с трудом перебираясь от одной
главы к следующей. Смех, угрозы, насмешки, другие средства, за исключением
прямого насилия, использовались с целью остановить его, но все оказалось
одинаково безрезультатным.
Вскорости мы заметили в его действиях определенную методу. Покуда царила
тишина или разговоры сохраняли невинный характер, Хопкинс молчал. Стоило,
однако, прозвучать одному-единственному богохульству, как чтение Библии
возобновлялось примерно на четверть часа, затем прекращалось, но при
малейшей провокации в виде брани или упоминания всуе имени господа нашего
Хопкинс принимался читать снова. Весь второй вечер он читал почти без
перерывов, поскольку язык, которым пользовалась его оппозиция, все еще
оставался весьма вольным, хотя и не в такой уже степени, как накануне.
Свою кампанию Илайес Б. Хопкинс вел дольше месяца. Так и сидел он каждый
бойкий вечер с раскрытой книжкой на коленях, по малейшему поводу начиная,
точно музыкальная шкатулка от прикосновения к пружинке, свою работу. Его
монотонное бормотание стало невыносимым, избежать его было можно лишь
согласившись соблюдать кодекс поведения, предложенный новоявленным
пастором. На хронических сквернословов общество стало смотреть с
осуждением, ибо наказание за их прегрешения падало на всех. В конце второй
педели чтец большей частью молчал, а к началу следующего месяца его пост
превратился в синекуру.
Никогда прежде реформация нравов не происходила так быстро и в такой
полноте. Свои принципы наш пастор проводил и в будничную жизнь. Нередко
случалось, что, услышав неосторожное слово, произнесенное в сердцах
кем-нибудь из старателей, пастор с Библией в руках бросался к нарушителю и,
взгромоздившись на кучу красной глины, возвышающуюся над участком
согрешившего, бубнил от первой буквы до последней все генеалогическое древо
из начала Ветхого завета, причем делалось это с таким серьезным и
внушительным видом, словно цитата имела прямое отношение к данной ситуации.
Со временем ругательство стало у нас редкостью, пьянство тоже пошло на
убыль. Случайные путники, попадая транзитом в Дженманз-Галш, просто диву
давались на наше благочестие, слухи о котором докатились аж до самого
Балларата, порождая там различные кривотолки.
Некоторые черты, присущие нашему евангелисту, как нельзя лучше
способствовали успеху дела, которому он себя посвятил. Человек совершенно
безгрешный не смог бы обрести необходимой для его цели общей почвы с