"Альфредо Конде. Грифон (интеллектуально-авантюрный роман) " - читать интересную книгу автора

Возможно, это происходило потому, что в живописи преобладали золотистые и
желтые тона, или из-за зеленоватых бликов, рассеянных тут и там, или же -
почему бы и нет? - благодаря обилию алых и голубых пятен. Если
присмотреться, пятнышки превращались в камзолы кавалеров или веера в руках
у дам, - изнеженные, представленные в жеманных позах, они кокетливо
склоняли голову набок, словно она была слишком тяжела для них, или будто
они томно погружались в объятия воздуха, неспешно и сладострастно отдаваясь
ласке. Все это вполне соответствовало как общей безвкусице обстановки, так
и обреченному виду уставших от созерцания официантов - они-то хорошо знали,
почему в Отель-де-Пари летом бывает намного больше посетителей, чем зимой.
Впрочем, маленькие столовые залы не лишены были своеобразного очарования -
в некоторых имелись даже охотничьи сцены.
Терраса была скрыта вековыми платанами; на ней ощущалась близость реки
и слышалось пение тоскующего одинокого соловья, а также рычание
автомобилей, проносившихся по шоссе, и что-то еще, что сейчас не имеет
никакого значения.
На этой террасе ему и пришла впервые в голову мысль о Грифоне. Солнце
уже давно зашло, когда он вдруг почувствовал тишину, ту тишину, которую
дарят деревья находящимся под их кронами: всю тишину, идущую от сотворения
мира; удивительную тишину, прилетающую на крыльях легкого, почти
незаметного ветерка, - он осторожно подносит ее к твоему уху, она скользит
по лабиринтам ушной раковины и заполоняет тебя до головокружения, и надо
совершить усилие, чтобы не обезуметь. Столь опасной может оказаться
странная музыка тишины. Шум тишины: пустота раковины, или согнутой ладони,
или просто темный провал, поглощающий грезы, а ведь человек - всего-навсего
химическое чудо, умеющее грезить. И хоть это сказано здесь будто бы
невзначай, но так оно и есть.
Итак, была тишина. Прятавшийся в листве платана фонарь отбрасывал
неясный, зеленоватый, тихий свет на стол, на котором совершались роскошные
похороны раков, а он пытался избежать ощущений, вызванных, быть может,
букетом знаменитой "La grappe du Pape"* урожая 79-го года, оседавшей на его
нёбе; он испытывал удовольствие, странным образом связанное со вкусом
средиземноморских устриц или чем-то подобным. Эта терпкость могла родиться
только на каменистой земле Прованса, мягкой лишь по берегам рек, будто бы
ласковой на поверхности, но обнажающей свою суровую сущность, если поглубже
ее копнуть; и потом, эта вечная пыль: она лезет в глаза и рот, словно желая
смягчить невыносимое напряжение провансальского воздуха, такого упругого и
плотного, что нужно бежать от него, иначе потеряешь покой. Вот что это за
ощущения, вот что это за воздух. Видимый днем, он властвует над тобой и
ночью, и фонари, спрятанные в ветвях платанов, придают ему такую страшную
силу, что он может смести абсолютно все: и ужин, и тишину, и даже вино, и
твою волю, и здравый смысл, и - отчего бы и нет? - то необходимое
равновесие, без которого немыслимо нормальное течение жизни.

* "Папская граппа" (фр.). [Траппа - виноградное вино либо водка.]

Он вдруг ощутил необходимость, острую необходимость нарушить эту
тишину. Надо поблагодарить за ужин и выразить каким-то образом свою любовь
к этой земле - ведь он, несомненно, любил ее, постепенно открывая ее для
себя с каждым новым приездом: мятежная Безье*, где двадцать тысяч казненных