"Кристиан Комбаз. Властелин Урании " - читать интересную книгу автора

далекого острова. Он описывал черную землю, что харкает огнем из-под ледяной
коры и содрогается, нарушая покой величавых гор, и тысячи птиц, которые
гнездятся у подножия прибрежных скал в грохоте прибоя и клубах пара,
вырывающегося из земных глубин вместе с фонтанами кипящей воды.
Впечатление, произведенное на меня рассказом обо всех этих дивах, и
посейчас все еще не гаснет. Брега снов и смерти, что ныне маячат передо
мной, похожи на Исландию. Я ее не увижу в этой жизни. Что с того, если она
ждет меня в той, другой?
Старик Айнарсон, когда я показал ему близнеца-нетопыря, взволновался
ужасно, приподнимая его ножки, он весь дрожал. Он разглядывал мой бок там,
где голова и плечо брата скрываются в моем теле, разгибал его тоненькие
ручки, вздыхал со стоном, а потом, пролив слезу и расточив мне тысячи ласк,
свидетельствовавших о невообразимой жалости, взгромоздился на коня, которого
тащил за повод кривой слуга. Конь был так же высок и костляв, как сам
пастор.
От крайних домов селения, где жили Якоб Лоллике и его соседка Бенте
Нильсон, было не более трех сотен фаунеров до дворца господина Браге.
Часом позже другой пастор, горожанин, имевший приход в Ольборге, а
сейчас державший путь к пристани, принялся меня исследовать подобным же
манером. Этот был помоложе и жирен, словно католик, его физиономия
мучительно кривилась, как мне потом сказали, виной тому была забота весьма
серьезная, она-то и побудила его нанести визит Сеньору, он прощупывал мое
пузо, изучал меня в полное свое удовольствие, но во время этой операции за
ним примчался его лакей, потом они оба по неведомому мне поводу затеяли
посреди дороги ссору с каким-то довольно большим человеком. В тот раз я
впервые услышал его имя.
Его звали Николас Урсус. На нем был вычурного покроя кафтан, цветом
напоминающий оперение индюка. Грудь он тоже выпячивал по-индюшачьи и
парадную шляпу с подвитым, как букли, пером носил не без хвастливого вызова.
Якоб сообщил мне, что этот господин сочиняет стихи. Его рыжеволосый слуга
стал гнать прочь одного из сыновей Фюрбома, подоспевшего вскоре после того,
как завязалась перепалка. В свой черед привлеченные шумом, с фермы выскочили
две собаки и тоже приняли участие в ссоре, так что и Якоб вышел наконец,
чтобы всех урезонить. Тут-то я и услыхал от кого-то из присутствовавших там,
что Сеньор (без сомнения, наслушавшись рассказов исландца Айнарсона) послал
за Якобом, чтобы расспросить его обо мне, а смекнув - я струхнул и сразу
пустился наутек.
Меня проискали два дня. Даже Густав Ассарсон, выследивший большинство
моих убежищ, не знал, где я провел, коченея от холода, целую ночь. То было
подножие дерева, нависающего над краем пропасти. Добраться туда можно было
не иначе, как уцепившись за одну из ветвей, что задевали прибрежный утес.
Чтобы решиться на это, требовалась изрядная смелость, но мой страх перед
Властелином был так велик, что вдохновил на подвиг.
Этого невероятного человека боялись все, смиренные и могущественные,
хозяева ферм и поденщики. Рассказы Якоба о своих юных днях, проведенных в
окрестностях принадлежавшего семейству Браге поместья Кнутсторп, ни в коей
мере не годились для того, чтобы умерить мой страх, равно как та неумолимая
суровость, из-за которой Сеньору приходится носить медный нос вместо
настоящего, потерянного на дуэли, - такому человеку ничего не стоит ударить
ребенка!