"Сидони-Габриель Колетт. Сидо" - читать интересную книгу автора

возвращался отец.
- Вот как, - горячилась моя мать, - уже четыре дня как они муж и жена!
Это же неприлично, тьфу! Если люди женаты всего четыре дня, принято этого
стесняться, это не треплется на улицах, не выставляется напоказ в гостиных,
а у них еще мать занимается тем, что все это афиширует... Ты что, смеешься?
Совсем стыд потерял! Я до сих пор еще краснею, как вспомню эту четыре дня
как женщину. Она-то хоть стеснялась! Вид такой, словно потеряла юбку или
села на свежевыкрашенную скамейку. Но вот муж... Кошмар просто. Ногти как у
убийцы, а глазенки не отрываются от ее больших глаз. Он из тех мужчин, у
которых хорошая память на цифры, которые солгут не моргнув глазом, а после
полудня у них всегда жажда, что говорит о плохом желудке и склочном
характере.
- Ба-бах! - хлопал в ладоши мой отец.
Вскоре наступал мой черед - я добивалась разрешения носить летние
гольфы.
- И когда ты перестанешь подражать во всем Ми-ми Антонен, едва она
приезжает на каникулы к бабушке? Мими Антонен - парижанка, и ты туда же.
Пускай парижские девчонки показывают летом свои тощие палки без чулок, а
зимой - слишком короткие штанишки и жалкие красные комочки вместо ягодиц. Им
там все нипочем - парижским мамашам стоит только разок обернуть вокруг шеи
своих девочек белоснежную монголку, и те уже не простужаются! Ну, в сильный
мороз, конечно, еще шапочка в тон. А вот в одиннадцать лет гольфы носить
рано! С твоими-то икрами! Уж такую я тебя уродила! Да тебе же в них только
на проволоке плясать, не хватает только жестяной плошки, чтобы монеты
бросали!
Так она говаривала, не стесняясь в выражениях и почти не расставаясь с
вечной своей амуницией, под которой я подразумеваю две пары "стеклянных
глаз", карманный ножик, часто платяную щетку, секатор и старые рукавицы, а
иногда ивовый жезл, который цвел у нее в руках, хоть то была всего лишь
трехлопастная ракетка, служившая для выбивания пыли из мебели и гардин и
называвшаяся выбивалкой. Свою фантазию она смиряла только в преддверии тех
торжественных дней, когда вся провинция празднует большую стирку и уборку,
бальзамирование овечьего руна и мехов. Но ей не нравились недра стенных
шкафов с запахом погребального камфарного порошка, и она заполняла эту
мрачную глубь несколькими короткими кусочками сигар в пакетиках, обкуренными
пенковыми трубками моего отца, натыкаясь там на толстых пауков, которых она
запирала в изобилующих такой дичью ящичках, служивших прибежищем для
серебристой моли.
Да, такой она была - подвижной и ловкой, но при этом не очень-то
рачительной хозяйкой, настоящей капризной "чистюлей", однако далекой от
маниакальной и порождаемой одиночеством манеры пересчитывать полотенца,
куски сахара или наполненные бутыли. Когда она стояла с фланелевой тряпкой в
руке, в то время как прислуга, протиравшая окна, пересмеивалась с соседями
напротив, из нее так и рвались взволнованные восклицания - нетерпеливые
голоса свободы.
- Когда я так долго и тщательно протираю свои китайские чашки, -
признавалась она, - я чувствую, как старею...
Но медленно и верно она доводила работу до конца. И тогда, в два шага
выбегая за порог, оказывалась в саду. Куда исчезало ее сердитое беспокойство
и нетерпение!.. Вид растительного царства действовал как противоядие. У нее