"Сидони-Габриель Колетт. Сидо" - читать интересную книгу автора

произошло никаких объяснений. Да и что тут можно было объяснить? Адриенна
могла приближать меня и отдалять, у нее была необъяснимая власть надо мною.
Но отнимают не всегда то, что и вправду любят... Мне было десять-одиннадцать
лет...
Сколько же времени должно было пройти, чтобы это тревожащее
воспоминание, этот неосознанный жар сердца, феерические превращения этого
существа и его жилища соединились с мыслью о первом соблазне.
Так Сидо и мое детство, счастливо перекликаясь, жили в самом средоточье
воображаемой звезды об осьми ветвях, и каждая из ветвей звалась именем
какого-нибудь далекого или близкого местечка. Двенадцатый год моей жизни
принес злую долю: утраты, разрывы. И, совсем погрузившись в повседневный,
невидимый миру героизм, мать уже не могла всецело принадлежать саду и
младшему своему ребенку...
Я охотно приложила бы к этим страницам ее фотопортрет. Но у меня нет
снимка Сидо, стоящей в саду, где ее окружали бы садовый насос, гортензии,
плакучий ясень и старый орешник. Такой я покинула ее, когда мне пришлось
оставить и мое счастье вместе с моею юностью. Здесь же я увидела ее еще раз,
всего на мгновение, весной 1928-го. Вдохновенно взирая ввысь, она, как мне
показалось, призывала к себе пророчества всех духов, так верно служивших ей
на всех восьми дорогах Розы Ветров.

II. КАПИТАН

Сейчас мне кажется странным, что я так мало его знала. Мое восхищенное
внимание, прикованное к Сидо. отрывалось от нее лишь по причине вечной моей
непоседливости. Но был еще и он, мой отец. Все его внимание тоже было отдано
Сидо. И, думая о нем, я понимаю, что она тоже почти не знала его. Она знала
только "общие места" неприятной правды: он любил ее с такой страстью,
которая, искренне желая давать, на самом деле все берет, - а она любила его
ровной любовью, неслышно управляя его житейским распорядком, но при этом
считаясь с ним.
Помимо этих ослепляющих очевидностей, я помню только очень редкие
случаи открытого проявления его мужской сущности. Дитя, что могла я о нем
знать? Чтобы порадовать меня, он клеил "домики для жучков" с окнами и
раскрашенными дверками и еще кораблики. Он любил петь. Иногда он раздавал
нам, детям, припрятанные где-то у него цветные карандаши, белую бумагу,
палисандровые рейки, золотую фольгу, широкие белые хлебцы с печаткой,
которые я ела пригоршнями... И еще я помню, что со своей единственной ногой
он плавал ловчее и быстрее, чем его соперники о двух руках и ногах...
Но я понимала и то, что он мало интересуется, во всяком случае по
видимости, своими детьми. Я пишу "по видимости". С тех самых пор мне
приходилось обращать внимание на эту странную робость, нередко проявляющуюся
у отцов в общении с их детьми. Двое старших детей моей матери, девочка и
мальчик от первого брака - одна блуждавшая среди призраков литературных
героев, едва похожая на полнокровную живую девочку, второй - гордый,
замкнутый и мягкотелый - смущали его. Он наивно верил, что детское сердце
можно завоевать подарками. В собственном сыне - моя мать называла его
"лаццарони" - он никак не хотел признавать доставшуюся тому от него
беспечную фантазию и музыкальность. И больше всего внимания приходилось на
мою долю. Я была совсем еще маленькой, когда отец подметил мой скороспелый