"Сидони-Габриель Колетт. Сидо" - читать интересную книгу авторапроизошло никаких объяснений. Да и что тут можно было объяснить? Адриенна
могла приближать меня и отдалять, у нее была необъяснимая власть надо мною. Но отнимают не всегда то, что и вправду любят... Мне было десять-одиннадцать лет... Сколько же времени должно было пройти, чтобы это тревожащее воспоминание, этот неосознанный жар сердца, феерические превращения этого существа и его жилища соединились с мыслью о первом соблазне. Так Сидо и мое детство, счастливо перекликаясь, жили в самом средоточье воображаемой звезды об осьми ветвях, и каждая из ветвей звалась именем какого-нибудь далекого или близкого местечка. Двенадцатый год моей жизни принес злую долю: утраты, разрывы. И, совсем погрузившись в повседневный, невидимый миру героизм, мать уже не могла всецело принадлежать саду и младшему своему ребенку... Я охотно приложила бы к этим страницам ее фотопортрет. Но у меня нет снимка Сидо, стоящей в саду, где ее окружали бы садовый насос, гортензии, плакучий ясень и старый орешник. Такой я покинула ее, когда мне пришлось оставить и мое счастье вместе с моею юностью. Здесь же я увидела ее еще раз, всего на мгновение, весной 1928-го. Вдохновенно взирая ввысь, она, как мне показалось, призывала к себе пророчества всех духов, так верно служивших ей на всех восьми дорогах Розы Ветров. II. КАПИТАН Сейчас мне кажется странным, что я так мало его знала. Мое восхищенное внимание, прикованное к Сидо. отрывалось от нее лишь по причине вечной моей Сидо. И, думая о нем, я понимаю, что она тоже почти не знала его. Она знала только "общие места" неприятной правды: он любил ее с такой страстью, которая, искренне желая давать, на самом деле все берет, - а она любила его ровной любовью, неслышно управляя его житейским распорядком, но при этом считаясь с ним. Помимо этих ослепляющих очевидностей, я помню только очень редкие случаи открытого проявления его мужской сущности. Дитя, что могла я о нем знать? Чтобы порадовать меня, он клеил "домики для жучков" с окнами и раскрашенными дверками и еще кораблики. Он любил петь. Иногда он раздавал нам, детям, припрятанные где-то у него цветные карандаши, белую бумагу, палисандровые рейки, золотую фольгу, широкие белые хлебцы с печаткой, которые я ела пригоршнями... И еще я помню, что со своей единственной ногой он плавал ловчее и быстрее, чем его соперники о двух руках и ногах... Но я понимала и то, что он мало интересуется, во всяком случае по видимости, своими детьми. Я пишу "по видимости". С тех самых пор мне приходилось обращать внимание на эту странную робость, нередко проявляющуюся у отцов в общении с их детьми. Двое старших детей моей матери, девочка и мальчик от первого брака - одна блуждавшая среди призраков литературных героев, едва похожая на полнокровную живую девочку, второй - гордый, замкнутый и мягкотелый - смущали его. Он наивно верил, что детское сердце можно завоевать подарками. В собственном сыне - моя мать называла его "лаццарони" - он никак не хотел признавать доставшуюся тому от него беспечную фантазию и музыкальность. И больше всего внимания приходилось на мою долю. Я была совсем еще маленькой, когда отец подметил мой скороспелый |
|
|