"Сидони-Габриель Колетт. Конец Ангела ("Ангел" #2)" - читать интересную книгу автора

Но он этого не сделал. Потому что позвонить покинутой любовнице -
поступок еще более рискованный, чем протянуть на улице руку заискивающему
врагу.

Он подождал еще после того дня, когда застал жену перед зеркалом,
уличив ее в замешательстве, преступном румянце и смятении чувств. Он не
торопил события и не облекал в слова свою уверенность в безмолвном сговоре,
еще почти невинном, между его женой и человеком, певшим "Ай, Мэри!" Он
почему-то испытывал облегчение и уже несколько дней забывал бессмысленно
поглядывать на ручные часы, как делал это обычно с приближением сумерек.
Теперь он сиживал по вечерам у себя в саду в плетеном кресле, точно
путешественник в саду отеля, и с удивлением смотрел, как сгущающаяся тьма
поглощает голубизну аконитов, как они темнеют и растворяются в синеве, а
зеленая масса листвы, наоборот, уплотняется, сохраняя четкие очертания.
Розовые бордюрные гвоздики на глазах окрашивались в тлетворный фиолетовый
цвет, потом быстро исчезали, и желтые июльские звезды одна за другой
зажигались в заблестевших ветвях ясеня.
Он наслаждался в собственном саду радостями прохожего, отдыхающего на
скамейке в сквере, и не задумывался над тем, сколько времени он вот так
сидит, откинувшись в кресле и свесив руки за подлокотники. Иногда он
вспоминал сцену, которую именовал про себя "сценой у зеркала", атмосферу
голубой комнаты, тайно нарушенную пребыванием, движением, бегством чужого
мужчины. Он машинально повторял с бессмысленной методичностью: "Один-ноль.
Это то, что называется "один-ноль"", звонко выговаривая столкнувшиеся "н" на
стыке слов.
В начале июля Ангел опробовал новый открытый автомобиль, который он
окрестил "своим курортным выездом". Он колесил с Филипеско и Десмоном по
сухим, белым от зноя дорогам, но к ночи всякий раз возвращался в Париж:
машина неслась, рассекая вечерний воздух, в котором чередовались зоны духоты
и свежести и по мере приближения к городу исчезали ароматы.
Однажды он взял с собой баронессу де Ла Берш, по-мужски козырявшую на
городских заставах, касаясь указательным пальцем маленькой низко надвинутой
шляпы. Она оказалась хорошей спутницей, говорила мало, знала толк в увитых
глициниями деревенских кабачках и винных погребках, где пахло подвалом и
мокрым от вина песком. Безмолвные, неподвижные, они проехали около трехсот
километров, не раскрывая рта, кроме как затем, чтобы закурить или утолить
голод. Назавтра Ангел обратился к Камилле де Ла Берш с лаконичным
приглашением: "Отчаливаем, баронесса?" - и снова увез ее.
Мощный автомобиль мчался целый день среди полей и лесов, а в сумерках
покатил назад в Париж, как игрушка на веревочке. В тот вечер, не переставая
следить за дорогой, Ангел поглядывал краем глаза на сидевшую справа старуху
с мужским профилем, породистую, как старый кучер из хорошего дома. Ангела
удивила ее респектабельность, которой он прежде не замечал, ибо баронесса
всегда вела себя просто, и он впервые почувствовал, очутившись с ней
наедине, вдали от города, что женщина с сексуальными отклонениями может
нести их бремя не без отваги и даже со своеобразным величием человека,
идущего на казнь.
После войны баронесса почти не пускала в ход свой злой язык. В
госпитале она оказалась на месте, среди самцов, причем достаточно молодых и
достаточно укрощенных страданием, чтобы она могла безмятежно жить среди них,