"Сидони-Габриель Колетт. Рождение дня" - читать интересную книгу автора

проходя мимо мёртвой плоти; храни тех, кто встаёт утром и укачивает себя
вечером, уже в постели, лёгким прерывистым дыханием праздничных кораблей в
заливе, - храни меня...
Созревающий цвет сумерек отмечает окончание моей сиесты. Сейчас, как и
положено, развалившаяся на полу кошка вытянется до невероятных размеров,
извлечёт из себя переднюю лапу, точная длина которой никому не известна, и
скажет своим зевком-цветком: "Хорошо прошли четыре часа". И уже катится к
пляжу по собственному облачку пыли первый автомобиль; за ним последуют
другие. Какой-нибудь из них на мгновение остановится у решётки и высыплет на
аллею под перистую тень мимоз моих друзей без жён и женщин с их любовниками.
Я ещё не дошла до того, чтобы закрыть решётку у них перед носом и щерить
из-за неё зубы. И всё же моя холодная, на "ты" сердечность не обманывает и
их сдерживает. Мужчины любят мою приватную обитель мэтра, её запах, её
незапирающиеся двери. Несколько женщин произносят с видом неожиданного
исступления: "Ах! какой здесь рай..." - а про себя начинают перечислять,
чего здесь не хватает. Однако и те и другие ценят, что я терпеливо слушаю
про их проекты - я, у которой нет проектов. Они "без ума от этого края", они
хотят купить "небольшую и совсем простую ферму" или же построить "домик на
мысу над самым морем, а, что за вид!". Здесь я становлюсь совсем милой. Ведь
я слушаю и говорю: "Да, да". Ведь я не претендую на расположенное рядом
поле, не покупаю виноградник соседа и не "пристраиваю крыло". Всегда
находится приятель, который, внимательно осмотрев мой виноградник, сходит от
дома к морю, не спустившись и не поднявшись ни на одну ступеньку, вернётся и
заключит: "В общем, эта усадьба, как она есть, вам подходит как нельзя
лучше".
А я отвечаю: "Да, да", так же как и тогда, когда он или кто-то ещё
начинает меня уверять: "Вы совершенно не меняетесь!" Что означает: "Мы
серьёзно настроены на то, чтобы вы больше не менялись".
Что ж, буду стараться опять...

Ветер усиливается, потому что дверь, которая выходит на виноградник -
участок, окружённый ажурным кирпичом, - слабо дёргается на петлях. Он сейчас
быстро подметёт четверть горизонта и вцепится в зеленоватый, по-зимнему
прозрачный север. Вогнутый залив загудит тогда весь как раковина. Прощай,
моя ночь под открытым небом на матрасе из рафии... А если бы я стала
упорствовать в своём желании спать снаружи, эта гигантская пасть, что дышит
холодом и сухостью, от которой гаснут запахи и цепенеет земля, этот враг
труда, неги и сна сорвал бы с меня простыни и покрывала, которые он умеет
сворачивать в длинные свитки. Странный мучитель, преследующий человека, как
какой-нибудь хищный зверь! Нервные люди знают про него больше, чем я. Моя
кухарка-провансалка, когда он застаёт её у колодца, ставит вёдра, хватается
за голову и кричит: "Он меня убивает!" В ночи мистраля она стонет под ним в
своей хижине на винограднике и, может быть, даже его видит.
Оставаясь в своей комнате, я со сдержанным нетерпением ожидаю, когда
удалится этот посетитель, для которого не существует закрытых дверей и
который уже подталкивает под мою дверь своеобразное подношение из увядших
лепестков, из тонко просеянных зёрен, из песка, из помятых бабочек... Давай,
давай, мне не раз случалось отпугивать приметы... Сейчас мне уже не сорок
лет, и я не собираюсь отворачиваться от увядшей розы. Так неужели с моей
жизнью воительницы всё действительно покончено? Чтобы поразмышлять обо всём