"Сидони-Габриель Колетт. Рождение дня" - читать интересную книгу автора

поддерживала над старым, прошлого века офиклеидом пустынные страницы
партитуры, где прочитывались только знаки "сильные доли такта", стекающие
через равные интервалы, как слёзы... Теперь это прибор друга, который
приходит и уходит, это уже не прибор хозяина дома, который в ночные часы
расхаживает по звонким половицам в комнате наверху... В те дни, когда
напротив меня нет тарелки, стакана и лиры, я не оставлена, я просто одинока.
Мои друзья, успокоившись, мне верят.
У меня их остаётся очень мало, два-три друга, те, которые, когда-то
оказавшись свидетелями моего первого кораблекрушения, думали, что я погибаю,
потому что я сама тоже совершенно искренне в это верила и говорила им об
этом. Смерть заботится о том, чтобы одного за другим отправлять их на покой.
У меня есть друзья и помоложе, главным образом такие, которые моложе меня
самой. Я инстинктивно люблю приобретать и запасать впрок то, что обещает
жить и после отпущенного мне срока. Этим друзьям я не причинила столь
больших мучений - максимум несколько неприятностей: "Так, ладно, Он, значит,
будет и дальше нам её разрушать... До каких же пор Он будет занимать столько
места?" Они строили догадки по поводу развязки, её драм, её температурных
кривых: "Тяжёлая форма тифа или же доброкачественная сыпь? Небо испытывает
нашу подругу, она постоянно умудряется подхватывать такие серьёзные
болезни!" Мои истинные друзья всегда давали мне это высшее доказательство
преданности: стихийное отвращение к человеку, которого я любила. "А если он,
этот, опять исчезнет, сколько забот на нашу голову, сколько трудов, чтобы
помочь ей вновь обрести уверенность..."
По существу, они никогда особенно не сетовали, скорее наоборот, - те,
кто видел, как я к ним возвращалась, вся разгорячённая борьбой, зализывая
раны, подсчитывая свои тактические ошибки, пристрастно утверждая, что
испытываю от этого удовлетворение, обвиняя в преступлениях победившего меня
врага, чтобы потом начать его без меры обелять, а затем тайно прижимать к
груди его письма и портреты: "Он был милым... Мне надо было... Мне не надо
было..." Потом приходило благоразумие и так мною не любимое успокоение, и
моё слишком поздно научившееся вежливости, слишком поздно научившееся
сдержанности молчание, которое, по-моему, хуже всего... Вот и появляется
рутина страданий, так же как и привычка к неудаче в любви, так же как и
потребность отравлять бессознательно любую жизнь вдвоём...
Итак, значит, всё кончено с моей жизнью воительницы, которой, как мне
казалось, не будет конца? Отныне остались только сновидения, чтобы время от
времени воскрешать умершую любовь, то есть любовь, очищенную от её кратких и
определённых удовольствий. Случается, что во сне та или иная моя любовь
возобновляется - с неописуемым гвалтом, с сумятицей слов, претензий,
взглядов, которые можно истолковать в двух или трёх противоречащих друг
другу смыслах... Без какого-либо перехода или перерыва этот сон
заканчивается экзаменами на аттестат зрелости, десятичными дробями, и если
при пробуждении подушка под затылком оказывается немного влажной, то это
из-за аттестата зрелости. "Ещё секунда, и я бы провалилась на устном", -
лепечет память ещё по инерции. "Ах! какой взгляд был у него в моём сне... У
кого? У наибольшего общего делителя? Да нет же, у Него, у Него, когда он
подсматривал за мной в окно, чтобы узнать, обманываю я его или нет... Только
это был не Он, это был... Может, это был..?" Свет усиливается, силой
расширяет золотисто-зелёную прогалинку между веками... "Он это был или..? Я
уверена, что сейчас уже по крайней мере семь часов, а если уже семь, то я