"Сидони-Габриель Колетт. Рождение дня" - читать интересную книгу автора

тот момент, когда птицы устраиваются на покой. Камышовая славка скользит
беспрестанно, просто ради удовольствия, вдоль стеблей и каждый раз
заливается от радости. Ласточки едва не задевают крыльями море, опьяневшие
от собственной смелости синицы отгоняют от этого рая котов-браконьеров, стаи
соек, страдающих от жажды ос, а в середине дня над маленькой сладковатой
лагуной, взявшей у моря соль, у корней и трав - сахар, летают, неся густой
бархат своих крыльев, тяжёлые траурницы, жёлтые, исполосованные, как тигры,
огнянки, украшенные готическими нервюрами махаоны; все эти бабочки
выкачивают мёд из розовой конопли, из лядвенцов и мяты, сладострастно
привязанные каждая к своему цветку. Вечером жизнь животных делается
незаметнее, но замирает лишь слегка. Сколько приглушённых смешков, быстрых
вольтов у самых моих ног, сколько молниеносных побегов от прыжков шествующих
за мной кошек! Облачившись в ливрею ночи, мои спутники становятся опасны.
Нежная кошка мгновенно видит всё в кустах, а её мощный самец, проснувшись,
своим галопом, как лошадь, переворачивает на дороге камни, и оба они, хотя и
нисколько не голодные, жуют мотыльков с пламенеющими глазами.
Вечерняя свежесть здесь у меня ассоциируется с похожей на смех дрожью,
с мантией нового воздуха, опускающейся на ничем не стеснённую кожу, с
нежностью, обволакивающей меня всё сильнее по мере наступления ночи. Если бы
я доверилась этой умиротворённости, то это мгновение стало бы для меня
мгновением, когда растут, дерзают, осмеливаются, умирают... Однако я от неё
постоянно ускользаю. Расти. Для кого? Осмеливаться... Куда же больше? Мне
уже достаточно долго твердили, что жить по любви, потом, что жить без любви
является верхом дерзости... Так это хорошо - быть вровень с землёй... И
вновь за меня цепляются, притягивают к себе растения, достаточно высокие,
чтобы укрыть своей тенью мне лоб, снизу мою руку ищут какие-то лапки,
требуют влаги борозды, ждёт ответа нежное письмо, алеет лампа в зелени ночи,
тетрадка гладкой бумаги дожидается, когда я вышью её своим почерком, - и
возвращаюсь, как в прежние вечера. Как близка заря! В этот месяц ночь
отдаётся земле как тайная любовница - быстро и ненадолго. Сейчас десять
часов. Через четыре часа ночь перестанет быть настоящей. Впрочем, небом
завладевает огромная, круглая, устрашающая пасть луны, а она мне не подруга.
В трёхстах метрах отсюда лампа Вьяля в его доме-кубике смотрит на мою
лампу. О чём, интересно, этот молодой человек размышляет, вместо того чтобы
шаркать своими верёвочными туфлями, прогуливаясь вдоль нашего небольшого
порта, или танцевать - он так хорошо танцует - на маленьком балу у Мола. Он
слишком серьёзен. Мне нужно как-нибудь взяться за него основательно и
женить - о! естественно, на тот срок, какой им будет угоден, - на этой
скромнице Элен Клеман. Сегодня я точно заметила, как у неё изменился
оттенок, то есть выражение лица, когда она обратилась к нему. Она смеялась
вместе с остальными, больше всего тогда, когда Карко, прищурив, как охотник,
свой рыжеватый глаз, посвящал её в один распутный и необычный секрет старой
проститутки, которая сумела на протяжении двадцати пяти лет оставаться
"девочкой" в Латинском квартале. У Элен уши не недотроги, отнюдь нет. Однако
её смех, когда рассказывал Карко, был всё-таки смехом прежней Элен Клеман,
той самой, которая куда-то не туда положила своё вышивание, когда её кузен,
студент Политехнического - "О! Анри, замолчите, я вас прошу!" - говорил ей,
подталкивая качели, что ему удалось заметить икру её ноги... Вьялю Элен
Клеман предназначает свой наиболее близкий к её истинной натуре облик:
серьёзное лицо девушки, которая всего-навсего хочет быть простой. Не может