"Сидони-Габриель Колетт. Неспелый колос" - читать интересную книгу автораотлучкам. Кроме того, он опасался крепкого смолистого аромата, пропитавшего
в "Кер-Анне" всё: воздух, вещи и кожу - будь она обнажена или прикрыта одеждами, - тело той, кого он исподтишка, то с тщеславием молодого повесы, то с горькими угрызениями супруга, обманывающего дорогую сердцу жену, называл своей возлюбленной, повелительницей, а подчас и "повелителем"... "Откроются мои похождения или нет - в любом случае всё будет кончено именно здесь. Но почему?" Ни одна книга из тех, что он читал, порой открыто, где-нибудь у моря, уткнувшись локтями в песок, порой уединившись - более из целомудрия, нежели из опасения быть застигнутым - в своей комнате, не могла навести его на мысль, что кому-то обязательно суждено погибнуть в столь заурядном крушении. Романы посвящали сотни страниц приготовлениям влюблённых к физической близости, само же это событие занимало от силы полтора десятка строк, и Флип напрасно отыскивал в памяти книгу, в которой было бы сказано, что молодой человек отнюдь не теряет невинность и не прощается с детством после первого грехопадения, но что проходит немало дней, прежде чем его перестаёт качать и трясти, словно при землетрясении... Флип поднялся и побрёл вдоль песчаного края берегового обрыва, изъеденного большими морскими приливами во время равноденствий. Отцветший куст утёсника навис над пляжем, его удерживало лишь плетение тонких корней. "Когда я был моложе, - подумал Флип, - он ещё не свешивался вниз. Море отгрызло хороший кусок - более метра, - пока я рос... А Вэнк утверждает, что куст сам подвинулся к обрыву..." Невдалеке от обречённого утёсника была округлая впадина, поросшая песчаным чертополохом, который из-за сходства с синеголовником здесь цветущих колючек и метнул их потом через ограду "Кер-Анны". Теперь сохранившиеся по краям впадины засохшие цветки казались прихваченными пламенем... Флип на минуту приостановился. Но он был ещё не в том возрасте, когда с улыбкой припоминают, каким мистическим смыслом любовь наделяет мёртвый цветок, раненую птицу, лопнувшее обручальное кольцо, а потому надменно стряхнул с себя горестную ношу, расправил плечи, привычным горделивым жестом смахнул волосы со лба и обратился к себе со словами укора, которые пришлись бы по вкусу авторам приключенческих романов для детей в возрасте первого причастия: "Что ж! Прочь слабость! Теперь я без всяких сомнений вправе сказать, что стал наконец мужчиной! Моё будущее..." От подобного хода мысли он сам покраснел. Его будущее? Месяц назад он ещё размышлял о нём. Тогда он представлял себе уйму мелких, по-ребячески точных подробностей на совершенно расплывчатом фоне: будущее означало коридор перед экзаменационным залом, зубрёжку в ожидании экзаменов на бакалавра, множество разных занятий, с которыми смиряешься без особого раздражения, ибо "ведь это необходимо, не так ли?" Будущим была и Вэнк: время, наполненное ею, проклятое или благословенное её именем. "Как я спешил в начале каникул, - вспомнил Флип. - А теперь..." Он грустно улыбнулся, и глаза его подёрнулись влагой. Его верхняя губа становилась день ото дня темнее, и пробивающийся на ней первый пушок так же напоминал усы, как лесная травка - жёсткую полевую солому. От этой робкой растительности рот казался больше, губы - набухшими, словно у опечаленного ребёнка. Именно к его рту обычно был обращён мстительно непроницаемый взгляд |
|
|