"Сидони-Габриель Колетт. Неспелый колос" - читать интересную книгу автора

расчётливой решимостью он доверил свою обнажённую руку её раскрытой ладони.

XI

Когда Флип вышел от Дамы в белом, было, наверное, около половины
второго ночи.
Прежде чем выбраться из родительского дома, ему пришлось дожидаться,
пока стихнут все звуки и во всех окнах погаснет свет. Запертая на задвижку
дверь веранды, деревянный брус, опустившийся от собственного веса, - за ними
открывалась дорога, он был на свободе... На свободе? Он шёл к "Кер-Анне",
словно в путах, иногда останавливаясь, чтобы отдышаться, прижимая левую руку
к сердцу, опустив голову или задрав её, словно воющий на луну пёс. На гребне
уступа он обернулся и посмотрел на оставленный позади дом, где спали его
родители, родители Вэнк, сама Вэнк... Третье окно, маленький деревянный
балкончик... Вот за этими затворёнными ставнями она, должно быть, спит.
Наверное, слегка откинулась набок, уткнувшись лицом в сгиб руки, как
ребёнок, спрятавшийся, чтобы поплакать, а её ровно подстриженные волосы
веером рассыпались от затылка к щеке.
С самого детства он часто видел её спящей. Он хорошо помнил это её
грустно-нежное выражение, появлявшееся только во сне.
Внезапно испугавшись, что она телепатически почувствует его взгляд и
проснётся, Флип отвернулся и дальше смотрел только на дорогу, которая белела
в молочном сумраке ночи под нарождавшейся луной, направляя его шаги. Тревога
и любовь его подруги, лишь слегка ослабленные сном, опустившимся на юную
головку, как он чувствовал, неотступно сопутствовали ему. Их тяжесть -
гораздо более обременительная, нежели страх шестнадцатилетнего подростка,
пустившегося навстречу первому приключению; их тяжесть - кто знает? - была
способна превратить грядущее испытание в унизительную повинность, а
тщеславную неистовость низвести до робкого любопытства... Но его колебание
длилось лишь миг, и, так же прижимая руку к груди и вскидывая голову к луне,
он стал бегом спускаться с гребня, на который - уже по дороге домой -
поднимался не в пример медленнее.
"Два часа", - напрягая слух, сосчитал он удары башенных часов в
деревне. Они звонко отбили сначала четыре четверти вступления, затем с
низким гулом дважды ударил большой колокол, и эти звуки мягко проплыли в
солоноватом тёплом тумане. Он привычно отметил вслух: "Ветер подул в другую
сторону; теперь слышны церковные часы, это к перемене погоды..." Собственные
слова долетели до него откуда-то издалека, из прошлой жизни... Он сел на
заросший травой край цветочной грядки перед домом, вдруг заплакал, устыдился
собственных слёз, но тут же понял, что они доставляют ему удовольствие.
Рядом с ним кто-то шумно вздохнул: то была собака сторожа, неслышно
лежавшая у его ног. Она спала на посыпанной песком дорожке. Флип нагнулся,
погладил жёсткую щетину и сухой нос четвероногого друга, который догадался
не залаять. - Фанфар... старина Фанфар... Но по-бретонски независимый
древний пёс поднялся, отошёл в сторону и, как старый мешок, плюхнулся там,
где до него нельзя было дотянуться. Отступившие при отливе волны бессильно
шлёпали по песку, подобно мокрому белью. Все птицы спали, кроме маленькой
совы, не без лукавства подражавшей кошачьему мяуканью то на вершине ели,
более светлой, чем окутавший её туман, то на бересклете живой изгороди.
Флип медленно припоминал дневной облик всего, что находилось