"Сидони-Габриель Колетт. Неспелый колос" - читать интересную книгу автора

когда Вэнк в полдень подбирала до времени опавший тёмный осиновый лист, его
светлая изнанка оказывалась влажной и покрытой алмазными капельками. Из
земли торчали тронутые лёгкой испариной грибы, а садовые паучки, спасаясь от
ночной прохлады, забирались в кладовку для игрушек и там на потолке рядками
смиренно пережидали, пока не возвращалось тепло. Но к середине дня природа
ещё вырывалась из тенет осенних туманов и тонких паутинок, опутавших колючие
кусты ежевики с налитыми тёмными ягодами, и тогда, казалось, возвращался
июль. Солнце с высоты небес выпивало росу, иссушало в труху новорождённый
гриб, насылало полчища ос на перестоявшую лозу и её худосочные ягоды, а Вэнк
и Лизетта одинаковыми движениями сбрасывали с себя короткие вязаные кофты, с
утра прикрывавшие их загорелые руки и шеи, чью смуглоту лишь подчёркивали
белые платья.
Так прошло чередой несколько безветренных и безоблачных дней - лишь
мелкие барашки, пушистые, неторопливые, появлялись на небе к полудню и
тотчас таяли. Эти дни и были божественно неотличимы один от другого. Перванш
и Флипу даже стало казаться, будто год застыл в самой приятной точке своего
пути, неслышно запутавшись в августовских сетях, и в сердцах юных влюблённых
поселилось умиротворение.
Они поддались очарованию простых радостей жизни и стали меньше думать о
близкой разлуке: их уже не обуревало уныло-драматическое состояние духа,
обычное у подростков, до срока постаревших от внезапной любви, её тайн,
немоты и горечи неумолимых расставаний.
Их соседи-однолетки, партнёры по теннису и рыбалке, оставили побережье
и перебрались в Турень; ближайшие загородные виллы опустели, Флип и Перванш
остались вдвоём в большом доме с гостиной, обшитой полированным деревом, где
пахло, как на старинном корабле. Они наслаждались полнейшим одиночеством,
блуждая среди взрослых, которых почти не замечали, хотя те попадались им на
каждом шагу. Вэнк, которую ничто, кроме Флипа, не занимало, исправно
выполняла все привычные обязанности: собирала в саду душистую калину и
мохнатый ломонос, чтобы украсить обеденный стол, рвала первые груши и
позднюю смородину для десерта, разливала кофе, подавала своему отцу или отцу
Флипа зажжённую спичку, кроила и шила простенькие платьица для Лизетты и
жила своей собственной жизнью среди родителей-призраков, которых плохо
различала и почти не слышала. От одного их присутствия она впадала в не
лишенное приятности томное состояние полуглухоты, полуслепоты... Сестрица
её, Лизетта, пока ещё выбивалась из общей серости, блистая чёткими и
нелживыми красками детства. Впрочем, она походила на Перванш почти так же,
как молоденький гриб - на своего более крупного соседа.
- Если я умру, - говаривала Флипу Вэнк, - тебе ещё останется Лизетта...
Но Флип лишь пожимал плечами и не улыбался: в шестнадцать лет любящие
не признают никаких перемен, болезней, неверности, а смерти в своих планах
на будущее отводят место лишь в том случае, если она представляется
достойной платой или естественным финалом любовного приключения за
невозможностью лучшего исхода.
Однажды - стояло чудеснейшее августовское утро - Флип и Вэнк решились
не обременять себя семейной трапезой и пошли к морю, уложив в корзины
завтрак, купальные костюмы и прихватив с собой Лизетту. В прежние годы они
частенько завтракали в одиночестве, уподобляясь первопроходцам и подыскивая
удобные пещерки в известняке; теперь, правда, душевные тревоги и сомнения
несколько портили удовольствие, уже лишённое привкуса новизны. Но прекрасное