"Сидони-Габриель Колетт. Клодина уходит... ("Клодина" #4) " - читать интересную книгу автора

которая задумчиво и грозно устремила свой взгляд в пространство...

О чём они говорили ещё? Право, не знаю, я забилась в самый тёмный
уголок. До меня доносились обрывки их речей, но я никогда не осмелюсь
занести их в тетрадь. Всякие ужасы! Каллиопа говорит обо всём легкомысленно,
с необычным цинизмом. Марта - грубо и откровенно, нимало не смущаясь:
Клодина - со страстностью дикарки, что всё-таки меньше меня возмущает.
Они дошли до того, что стали со смехом расспрашивать меня о таком, что
я даже в мыслях своих не смею назвать. Я не поняла и половины вопросов, я
что-то бормотала в ответ, старалась высвободить свои руки из их цепких рук;
в конце концов они оставили меня в покое, хотя Клодина и прошептала,
пристально глядя в мои светлые глаза, которые так легко подчиняются чужой
воле: "Эта Анни очаровательна, словно молоденькая девушка". Затем она
откровенно зевнула и, сказав на прощание: "Я слишком долго не видела своего
любимого; без него время тянется слишком медленно!", ушла первой, уводя с
собой свою белую кошечку с зелёным кожаным ошейником.

Можи всё больше и больше липнет к Марте. Он курит ей фимиам,
перемешанный с парами виски. Эти свидания в пять часов у музыкальной эстрады
для меня - настоящая мука. Мы всегда там встречаем Каллиопу в окружении
мужчин, которые смотрят на неё, как свора собак на лакомую дичь, и
влюблённую и раздражающую меня парочку Рено-Клодина. Да-да, они раздражают
меня! Их манера постоянно улыбаться друг другу глазами, сидеть, прижав
колено к колену, словно они поженились две недели назад. К тому же я видела
молодожёнов, не привлекавших к себе внимания!..
...Двое молодых супругов обедали в ресторане за отдельным маленьким
столиком. У него были рыжие волосы, у неё - узкое смуглое лицо. Страсть не
озаряла их лиц, руки не искали ответного пожатия, ноги не встречались под
длинной белой скатертью... Часто, очень часто она прикрывала ресницами
прозрачные глаза, так похожие на цветы дикого цикория, и то откладывала в
рассеянности вилку, то вновь бралась за неё, дотрагивалась горячей рукой до
запотевшего стекла графина, словно больная, мучимая привычным недугом. Он же
ел с завидным аппетитом здорового человека, показывая ослепительные крепкие
зубы, и говорил ей наставительным тоном: "Анни, напрасно вы не едите, это
мясо как раз в меру поджарено..." Равнодушный слепец! Он не замечал ни
лихорадочной страсти, ни взгляда её бледно-голубых глаз, прикрытых длинными
густыми ресницами. Он не догадывался, как тревожно было у меня на душе, с
каким блаженством и страхом ждала я любовных ласк... Боязливо и покорно я
отдавалась его простым и грубым ласкам, и когда в груди закипали слёзы...
когда мне казалось, что я погибаю... и я страстно, всем существом своим
ждала чего-то... не знаю чего... ласкам уже наступал конец.
Теперь я всё поняла. Тоска, одиночество, несколько часов невыносимой
мигрени сделали из меня грешницу, полную угрызений совести. Грех постоянно
подстерегает меня, хоть я отчаянно и безнадёжно с ним борюсь... С тех пор
как я веду этот дневник, я с каждым днём всё лучше понимаю себя, и образ
Анни всё ярче выступает передо мной, как почерневший от времени портрет,
отмываемый умелой рукой... Как смог Ален, которого так мало интересовала моя
духовная жизнь, отгадать, что во мне живёт и... другая Анни? Не знаю. Быть
может, чисто животное чувство ревности озарило его сознание?..
Что же открыло мне глаза? Его отсутствие? Неужели несколько миль моря и