"Сидони-Габриель Колетт. Клодина замужем ("Клодина" #3) " - читать интересную книгу автора

времени. Оказываюсь перед каминным зеркалом, торопливо прикалываю шляпку...
чтобы идти домой.
Вот и всё. Это крах. Вам это ни о чём не говорит? Тогда вам везёт.
Чтобы идти домой! И куда же? Значит, я не дома? Нет, нет, в этом-то и
состоит моё несчастье.
Чтобы идти домой! Куда? Не к папе, разумеется: он уже навалил на моей
кровати горы грязных бумаг. Не в Монтиньи, потому что ни родной дом, ни
Школа...
Чтобы идти домой! Стало быть, у меня нет дома? Нет! Здесь я живу у
господина, которого я люблю, пусть так, но живу я у него дома! Увы, Клодина,
ты - вырванный из земли стебелёк; неужто твои корни так глубоки? Что скажет
Рено? Он бессилен.
Куда уйти? В себя. Вгрызться в собственную боль, безрассудную и
невыразимую, и свернуться клубочком в этой ямке.
Я снова сажусь, не снимая шляпы, изо всех сил сжимаю руки: вгрызаюсь.

Мой дневник не имеет будущего. Я забросила его пять месяцев назад,
остановившись на печальной ноте, и ненавижу его за это. Кстати, у меня нет
времени держать его в курсе всех моих дел. Рено выводит меня в свет, вернее
было бы сказать: понемногу показывает меня всем - больше, чем мне бы
хотелось. Но так как он мною гордится, я не хочу причинять ему хлопот и не
отказываюсь его сопровождать...
Его женитьба - я понятия об этом не имела - всколыхнула всех его
знакомых из самых разных кругов. Нет, он их не знает. Зато его знают все. А
он не способен назвать по имени даже половину тех, с кем обменивается
сердечным рукопожатием и представляет мне. Он разбросан, неисправимо
легкомысленен и по-настоящему ни к чему не привязан... кроме меня. "Кто этот
господин, Рено? - Это... Его имя выскочило у меня из головы". Ну и ну!
Похоже, этого требует профессия; похоже, доскональное изучение предмета
перед серьёзными дипломатическими публикациями неминуемо влечёт за собой
рукопожатие целой толпы хлыщей, размалёванных дам (как полусветских, так и
светских с головы до ног), нескромных навязчивых актрисулек, художников и их
моделей...
Но Рено, представляя меня, вкладывает в эти три слова: "Моя жена,
Клодина" - столько супружеской и отеческой гордости (до чего трогательна их
наивность в устах этого пресыщенного парижанина), что я оставляю при себе
колкости, готовые вот-вот сорваться с языка, и не позволяю себе насмешки. И
потом, у меня всегда есть возможность отыграться; когда Рено весьма
неуверенно представляет мне какого-нибудь "господина... Дюрана", я с
мстительной радостью переспрашиваю:
- Неужели? А третьего дня вы говорили, что его зовут Дюпон!
Светлые усы и загорелое лицо демонстрируют полную растерянность:
- Я так сказал? Ты уверена? Хорош же я! Спутал их обоих с... третьим, в
общем, одним кретином, с которым я на "ты", потому что когда-то мы вместе
учились в шестом классе.
Пустое! Я всё равно плохо понимаю такую фамильярность с малознакомыми
людьми.
Тут и там, в коридорах Опера-Комик, на концертах Шевийяра и Колонна, на
вечерах (на вечерах особенно, когда страх перед музыкой омрачает лица) меня
встречали взглядами и словами далеко не благожелательными. Так я, стало