"Сидони-Габриель Колетт. Клодина замужем ("Клодина" #3) " - читать интересную книгу автора

выскальзывает, окружает меня "уклончивыми" ласками.
Он меня любит, что вне всяких сомнений, и это главное. К счастью, и я
его люблю, это также верно. Но он похож на женщину даже больше, чем я! Мне
кажется, я держу себя проще, я более резкая... мрачная... страстная...
Я намеренно избегаю слова "искренняя". Я могла бы так сказать год с
небольшим тому назад. В то время я была неспособна, стоя на верхней ступени
лестницы, ведущей из дортуара, так скоро соблазниться и поцеловать эту
девочку в губы, влажные и холодные, словно надтреснутый плод, отговорившись
тем, что прощаюсь со своим школьным прошлым, со своим детством в форменном
платьице... Тогда я бы ограничилась поцелуем парты, над которой Люс склоняла
упрямую головку.
Я чувствую, как за последние полтора года исподволь разлагаюсь, чем
обязана моему Рено. Стоит ему соприкоснуться с чем-нибудь великим, и оно
мельчает, а нечто, представляющееся смыслом всей жизни, сокращается на
глазах; зато незначительные мелочи, в особенности пагубные, приобретают
огромную важность. Однако как противостоять неизлечимой и соблазнительной
фривольности, которая увлекает его, а вместе с ним и меня?
Хуже того: Рено разгадал мою тайну - врождённое и уже осознанное
сладострастие, и я его сдерживаю, поигрывая им с опаской, словно ребёнок -
смертельным оружием. Рено дал мне почувствовать, на что способно моё гибкое
мускулистое тело с твёрдыми ягодицами, едва наметившейся грудью, кожей,
напоминающей отполированную вазу; я познала власть своих глаз цвета
египетского табака (их взгляд стал со временем беспокойнее и глубже), а
также прелесть коротких пушистых волос цвета недозрелого каштана... Эту
вновь открытую в себе силу я почти неосознанно обращаю на Рено - а останься
я ещё на два дня в Школе, я также обратила бы её на очаровательную Элен...

Да-да, не вынуждайте меня, не то я скажу, что по вине Рено поцеловала в
губы свою любимицу Элен!
- Клодина! Почему ты молчишь, дорогая? О чём задумалась?
Помню, он спрашивал так в Гейдельберге, на террасе отеля, в то время
как я переводила взгляд с излучины Неккара на искусственные развалины Шлосса
у нас под ногами.
Продолжая сидеть на полу, я оторвала подбородок от сжатых в кулаки рук:
- Я думаю о парке.
- О каком ещё парке?
- Каком?! О парке в Монтиньи, естественно!
Рено отбрасывает сигарету светлого табака: он испытывает нечто вроде
священного ужаса.
- Странная моя девочка... У тебя перед глазами такой пейзаж! Может,
скажешь, что в Монтиньи парк красивее здешнего?
- Вот чёрт! Нет, конечно. Просто он мой.
Ну вот, опять!.. Сто раз так было: мы пытались объясниться, не понимая
друг друга. Осыпая меня поцелуями, нежными, но в то же время с оттенком
высокомерия, Рено обзывал меня лентяйкой, бродягой со свинцовым задом. А я
ему с улыбкой бросала в ответ, что свой родной дом он носит в чемодане. Мы
оба были правы, но я готова осудить его за то, что он рассуждает не так как
я, иначе.
Он путешествовал слишком много, я же - совсем чуть-чуть, унаследовав,
по-видимому, от кочевников только способ мышления. Я с удовольствием