"Сидони-Габриель Колетт. Странница" - читать интересную книгу автора

за этот крик, крик моей тревоги, который я сдерживаю с тех пор, как люблю
Вас. И что только Вы любите во мне теперь, когда уже поздно, когда ничего не
осталось, разве лишь то, что меня искусственно украшает, что Вас
обманывает - завитые локоны, пышные, как листва, удлинённые синим карандашом
глаза, таинственно мерцающие из-за наложенных теней, фальшивая матовость
кожи, достигнутая с помощью пудры? Что бы Вы сказали, если бы я вдруг
предстала перед Вами, какой была? Узнали бы Вы меня в той девочке с тяжёлой
копной прямых волос, со светлыми ресницами, не знающими чёрной туши, с
короткими бровями, которые легко хмурились, с такими глазами, с какими меня
родила мать - серыми, узкими, с горизонтальным разрезом, глядевшими на мир
быстрым и жёстким взглядом, как мой отец?
Не бойтесь, мой дорогой друг! Я вернусь к Вам примерно такой, какой
уехала, может быть, чуть-чуть более усталой, чуть-чуть более нежной... Моя
родина, всякий раз, когда я проезжаю через неё, опьяняет меня печалью,
которая, однако, проходит. Не потому ли я не решаюсь там останавливаться? А
может, она мне кажется такой прекрасной именно потому, что я её потеряла...
Прощайте, дорогой, дорогой Макс. Завтра мы очень рано уезжаем в Лион,
иначе у нас не состоится оркестровая репетиция. За это я отвечаю, а Браг,
который никогда не бывает усталым, занимается тем временем программками,
афишами, продажей почтовых открыток с нашими фотографиями...
Ой, как я замёрзла вчера вечером в своём лёгком костюме, когда мы
показывали "Превосходство". Холод - мой враг, он не даёт мне ни жить, ни
думать. Вы-то это хорошо знаете, потому что мои руки, съёжившиеся от холода,
как листья, всегда отогреваются в ваших руках. Мне тебя не хватает, дорогое
моё тепло, как солнца.
Твоя Рене".

Наше турне идёт своим ходом. Я ем. Сплю. Хожу, играю в пантомимах и
танцую. Нет особого вдохновения, но и особых усилий делать тоже не
приходится. Единственная волнующая минута за весь день - это когда я
спрашиваю у дежурной мюзик-холла, нет ли для меня писем. Всё, что я получаю,
я читаю с жадностью, прислонившись к грязной двери актёрского входа, стоя на
зловонном сквозняке, где тянет подвалом и нашатырным спиртом... Следующий за
этим час для меня самый тяжёлый, потому что читать больше нечего. Я уже
разобрала число отправления, тщательно разглядев печать на марке, и не раз
трясла конверт, словно надеясь, что из него выпадет цветок или картинка...
Меня не интересуют города, в которых мы играем. Я их знаю, и у меня нет
никакой охоты их подробнее узнавать. Я всюду хожу с Брагом, который
чувствует себя в этих знакомых "городках", как он говорит, - в Реймсе,
Нанси, Бельфлоре, Безансоне - добродушным завоевателем.
- Видела? Всё та же харчевня на углу набережной! Держу пари, что они
меня узнают, когда мы с тобой пойдём вечером есть там сосиски в белом вине!
Он всей грудью вдыхает воздух, бегает по улицам с радостью истинного
странника, разглядывает витрины лавочек, подымается на все колокольни
соборов. Теперь я иду вслед за ним, а ведь в прошлом году я тащила его за
собой. Я плетусь в его тени, а иногда мы забираем с собой и Старого
Троглодита, но обычно он ходит один, осунувшийся, жалкий в своём тонком
пиджачке и брюках, из которых он давно вырос... Где он спит? Где он ест? Я
этого не знаю, а когда я спросила об этом Брага, он мне ответил весьма
лаконично: