"Сидони-Габриель Колетт. Странница" - читать интересную книгу авторадней, и весь год, и вся жизнь - чтобы думать... Сколько ещё лет мне суждено
таскаться со своим "дарованием", которое все в один голос вежливо именуют "интересным", из мюзик-холла в театр, а из театра в казино. Кроме того, у меня отмечают "выразительную мимику", "чёткую дикцию" и "безупречную пластику". Это очень мило с их стороны. Это даже больше, чем можно было бы желать. Но... куда это ведёт? Ну вот! Я чувствую, что надвигается полоса мрачного настроения... Я жду его, как чего-то привычного, со спокойным сердцем, заранее зная, что различу все его обычные этапы и ещё раз сумею его одолеть. Никто ничего не узнает. Сегодня вечером Браг сверлит меня своим проницательным глазом, но ограничивается банальной фразой: - Опять витаешь в облаках, да?.. Вернувшись в гримуборную, я смываю с рук смородинную кровь перед зеркалом, в котором я и моя загримированная наперсница меряемся силами, как достойные друг друга противники. Страдать... Сожалеть... Продлевать бессонницей и всяким бредом самые глубокие часы ночи - всего этого мне не избежать. Я шагаю навстречу этой неизбежности в каком-то раже мрачной весёлости, со всем бесстрашием молодого существа, способного ещё сопротивляться, видавшего и не такое... Две привычки позволяют мне сдерживать слёзы: привычка таить свои мысли и привычка красить ресницы... - Войдите! В дверь мою постучали, и я откликнулась машинально, целиком ушедшая в себя. Это не Браг, не старая костюмерша, а какой-то незнакомец, высокий, - Мадам, вот уже неделя, как я каждый вечер прихожу в "Ампире", чтобы аплодировать вам. Извините меня за то, что мой визит, быть может... неуместен, но мне казалось, что восхищение вашим талантом... вашей пластичностью, отчасти оправдывает такое... некорректное вторжение и что... Я ничего не отвечаю этому идиоту. Ещё вся мокрая, в полурасстёгнутом платье, я, тяжело дыша, смываю с рук красную краску и гляжу на него с таким бешенством, что его красивая фраза испускает дух, так и не дойдя до конца... Дать ему пощёчину? Отпечатать на его щеках мою мокрую, недомытую пятерню? Или гневно крикнуть ему в лицо, так резко очерченное, костлявое, перерезанное линией чёрных усов, слова, которым я обучилась за кулисами и на улице?.. У этого захватчика угольно-чёрные печальные глаза... Уж не знаю, как он понял мой взгляд и моё молчание, только выражение его лица вдруг изменилось. - Простите, мадам, я повёл себя, как болван и грубый человек, но, увы, слишком поздно это заметил. Выставите меня за дверь, я это заслужил. Но только позвольте прежде выразить вам своё искреннее уважение. И он поклонился, как бы собираясь уйти, но... не ушёл. С уличной мужской наглостью выжидает он секунду-другую награду за то, что так повернул разговор и - Бог ты мой, не такая уж я непреклонная! - получает её: - В таком случае, мсье, я скажу вам любезно то, что сказала бы не щадя вас: уходите! Я с улыбкой, уже добродушно, указываю ему на дверь. Но он не улыбается. Он стоит, упрямо склонив голову, и кисть его опущенной вдоль тела руки сжата в кулак. В этой позе есть что-то почти угрожающее и вместе с тем неуклюжее - |
|
|