"Сидони-Габриель Колетт. Странница" - читать интересную книгу автора

между артистами - а они существуют - не терпят в этих вопросах никакой
двусмысленности. Итак, я вечером встречаюсь с Брагом в баре "Олимп",
пользующемся весьма дурной славой. Дурной славой? О, это меня ничуть не
заботит. Я больше не должна блюсти свою репутацию и потому безо всякого
смущения, но, признаюсь, и без удовольствия переступаю порог этого
маленького монмартрского ресторана, где от семи до десяти вечера царит
благопристойная тишина, зато всю остальную часть ночи ресторан гудит от
безудержной гульбы: крики, звон посуды, звуки гитар. В прошлом месяце я
иногда ходила туда обедать, второпях, одна или с Врагом, перед тем как
бежать в "Ампире-Клиши".
Официантка, явно провинциалка, с невозмутимой медлительностью, никак не
реагируя на адресованные ей крики, подаёт нам свиную корейку с тушёной
капустой - блюдо здоровое, хоть и тяжёлое, особенно, наверное, для слабых
желудков дешёвых проституточек этого квартала, которые ужинают одни, без
мужчин, за соседним столиком. Они едят с тем ожесточением, которое возникает
перед полной тарелкой у животных и у недоедающих женщин. Да, в этом баре не
всегда бывает весело!
В дверях появились две женщины, совсем молоденькие, тоненькие, в
идиотских шляпках, которые, казалось, плыли, нелепо покачиваясь, на волнах
их взбитых причёсок, и Браг тут же стал насмехаться над ними, хотя, я знаю,
в глубине души их жалел. Одна из девиц просто поражала своим обликом, в
горделивой посадке её головы был какой-то дьявольский вызов, а в
противоестественной худобе, подчёркиваемой узким платьем из розового
сатина-либерти, купленном в лавчонке на углу, - особая грация. Несмотря на
ледяной ветер этого февральского вечера, она куталась не в пальто, а в
тоненькую накидку из такого же сатина, только синего цвета, сильно
вылинявшего, расшитого серебряными нитями... Она окоченела, просто обезумела
от холода, но её серые, полные какого-то ожесточения глаза не допускали
никакого сочувствия. Казалось, она готова оскорбить, исцарапать каждого, кто
сокрушённо скажет ей: "Бедная девочка!"
В этой особой стране, имя которой Монмартр, девчонки, гибнущие от
гордости и нищеты, прекрасные в своей крайней обездоленности, являются
отнюдь не редкой разновидностью, и я частенько встречаю их то тут, то там. В
поношенных платьицах из тончайшей материи перелетают они от столика к
столику в ночных харчевнях на монмартрском холме. Весёлые, пьяные, злые, как
собаки, готовые вцепиться в глотку любому обидчику, они никогда не бывают ни
мягкими, ни нежными, они ненавидят свою профессию, но никуда не денешься -
"работают". Мужчины с добродушным презрением, смеясь, называют их "чёртовыми
куклами", потому что эти отпетые создания никогда ни в чём не уступят, ни за
что не признаются, что голодны, что замерзают, что любят; помирая, они
упрямо будут твердить: "Нет, нет, я не больна!" Когда же их бьют смертным
боем, они хоть и истекают кровью, но яростно дают сдачи. Да, я знаю породу
этих девчонок, и о них я думаю, глядя на только что вошедшую в "Олимп"
закоченевшую гордячку.
Глухой говор голодных людей наполняет бар. Двое накрашенных парней вяло
переругиваются через весь зал из конца в конец. Девочка-подросток, которая
вместо обеда не спеша потягивает мятную воду в зыбкой надежде, что вдруг
кто-нибудь угостит её ужином, словно бы нехотя встревает в их спор.
Нажравшаяся до отвала бульдожка тяжело дышит на потёртом ковре, шаром
выкатив своё брюхо, на котором, будто гвоздики, торчат блестящие сосцы...