"Сидони-Габриель Колетт. Странница" - читать интересную книгу автора

успев снять грим и надеть платок или шляпу, они расходятся в разные стороны
с поспешностью, продиктованной и гордостью, и скрытностью в равной мере.
Почти все они удивительно горды и бедны. Даже аккомпаниатора никто в
мюзик-холле к себе не приближает. Симпатия, которую я испытываю ко всем моим
товарищам по сцене, никому не отдавая предпочтения и никак её не выражая,
возрастала за эти три года по мере того, как я их лучше узнавала.
Артисты кафешантана... Как плохо их знают, как все их незаслуженно
чернят, как никто не хочет их понять! Наивные фантазёры, неукротимые
честолюбцы, они исполнены нелепой старомодной веры в Искусство. Только они,
последние из актёрской братии, смеют ещё утверждать со священным трепетом в
голосе:
- Артист не должен... Артист не может принять... Артист никогда не
согласится...
Да, слов нет, они горды, потому что, если у них и срывается с языка "Ну
и гнусная же профессия!" - или: "Вот проклятая жизнь!", я никогда не
слышала, чтобы кто-нибудь прошептал: "Я несчастен..."
Они горды и готовы к тому, чтобы существовать для мира только один час
из двадцати четырёх часов суток! Ведь несправедливая публика, даже если она
им аплодировала, тут же их забывает. Какая-нибудь газета может с нескромной
настойчивостью день за днём следить за жизнью мадемуазель Икс из Комеди
Франсез, и её высказывания по поводу моды, политики, кухни и любви будут
еженедельно развлекать миллионы бездельников во всём мире. Но вот вы, бедный
милый Бути, такой умный и нежный, - кому придёт в голову интересоваться, что
вы делаете, о чём думаете, о чём молчите, когда вас поглощает полночная тьма
и вы торопливо шагаете по бульвару Рошешуар, такой тощий, чуть ли не
прозрачный, в своём долгополом пальто в английском вкусе, купленном на
распродаже в "Самаритэне"?
Уж в который раз перемалываю я в мыслях своих все эти невесёлые дела. А
мои пальцы тем временем делают свою обычную работу: жирный белый тон, жирный
розовый, пудра, румяна, коричневые тени, красные, чёрные... Едва я кончаю
гримироваться, как слышу, что острые когти скребут дверь моей уборной. Я тут
же её отворяю, потому что узнаю настойчивую лапу маленького брабантского
терьера, который "работает" в первом отделении нашего спектакля.
- Это ты, Нелли?
Она входит уверенная, серьёзная, словно секретарша, пользующаяся
доверием начальства, и милостиво разрешает погладить свою шерсть на рёбрах,
всё ещё вздрагивающую после выступления, в то время как её зубы, пожелтевшие
от возраста, разгрызают сухое печенье. У Нелли рыжая лоснящаяся шерсть,
чёрная обезьянья мордочка и блестящие красивые беличьи глаза.
- Дать ещё печеньице, Нелли?
Хорошо воспитанная, она соглашается без улыбки. В коридоре Нелли
ожидает её семья. Она состоит из высокого поджарого господина, молчаливого и
непроницаемого, который никогда ни с кем не перекинется словом, и двух
светлых колли, хорошо воспитанных и очень похожих на своего хозяина. Откуда
взялся этот человек? Какие дороги привели сюда его и этих собак, похожих на
трёх разорившихся князей? Жест, которым он снимает шляпу и кланяется,
изобличают в нём светского человека, так же как и его резко очерченное
продолговатое лицо... Мои товарищи, которые всё подмечают, за глаза называют
его "великим князем".
Он терпеливо ждёт в коридоре, пока Нелли справится с крекером. Нет