"Сидони-Габриель Колетт. Странница" - читать интересную книгу авторакак он, учитывая тысячи мелочей и предосторожностей, искусно плёл тончайшее
кружево своих тщательно продуманных предательств с изысканным рисунком, сочинённым его коварством, этой основополагающей чертой его характера, он без удержу тратил свой пыл на грубую, совершенно бессмысленную, хамскую ложь, на глупые детские сказочки. Я встретилась с ним, вышла за него замуж и прожила с ним больше восьми лет... Что я о нём знаю? Что он рисует пастелью и имеет любовниц. А ещё я знаю, что ему каждодневно удаётся являть себя разным людям в разных обличиях: для одного он "работяга", который думает только о своей профессии, для другой - соблазнительный распутник без совести и чести, для третьей - по-отечески заботливый любовник, который придаёт мимолётной связи острый привкус кровосмесительства, для четвёртой - усталый разочарованный стареющий мастер, украшающий свою осень изысканной идиллией. Есть и такая, для которой он всего лишь ещё красивый мужчина, начисто лишенный предрассудков, готовый на любую шалость, а ещё есть гусыня из хорошей семьи, влюблённая в него без памяти, которую Адольф Таиланди хлещет наотмашь, терзает отвергает потом снова приближает к себе со всей литературной жестокостью "художника из светского романа". Тот же Таиланди безо всякого перехода появляется в не менее традиционной, но куда более старомодной маске "художника", который, чтобы побороть последнее сопротивление семейной дамочки, матери двоих детей, крошит свои мелки, рвёт в клочья набросок, проливает настоящие слёзы, от которых намокают его усы а-ля Вильгельм II, и, схватив испанскую фетровую шляпу, очертя голову бежит топиться в Сене. Есть ещё и много других Таиланди, которых я так никогда и не узнаю. Таиланди - делового человека, ловкого стяжателя, мошенника, циничного и грубого, то неподвижного, то неуловимого, в соответствии с требованиями момента. Кто же изо всех этих Таиланди настоящий? Откровенно скажу: не знаю. Я думаю, что такового - настоящего - просто нет... Этот бальзаковский гений вранья вдруг в один прекрасный день перестал приводить меня в отчаяние, даже интересовать перестал. Но прежде он был для меня чем-то вроде ужасного Макиавелли. А на самом деле он всего лишь Фреголи, виртуозный лицедей. Между тем он продолжал жить как жил. Иногда я думаю с тепловатым сочувствием о его второй жене... Торжествует ли она ещё, благодушная, влюблённая, то, что называет своей победой надо мной? Нет, теперь она, испуганная и бессильная, начинает узнавать того, за кого вышла замуж. Господи! Как я была молода и как любила этого человека! И как страдала!.. Это не крик боли, не жалоба, не жажда возмездия, я иногда произношу эти слова тем же тоном, как говорят: "Если бы вы только знали, как тяжело я болела четыре года тому назад". Когда я теперь признаюсь: "Я ревновала его так, что хотела убить и самой умереть", то это вроде того, как старики рассказывают: "В семидесятом году мы ели крыс..." Они это помнят, но от тех ужасных дней осталось лишь одно воспоминание. Они знают, что ели крыс, но не могут оживить в себе ни дрожи отвращения, ни голодного озноба. После его первых измен, после бунта и смирения молодой любви, которая так упорствовала в своём желании надеяться и жить, я начала страдать, страдать гордо и упрямо, и заниматься литературой. Ради удовольствия снова найти себе прибежище в недавнем прошлом я |
|
|