"Сидони-Габриель Колетт. Странница" - читать интересную книгу автора

как он, учитывая тысячи мелочей и предосторожностей, искусно плёл тончайшее
кружево своих тщательно продуманных предательств с изысканным рисунком,
сочинённым его коварством, этой основополагающей чертой его характера, он
без удержу тратил свой пыл на грубую, совершенно бессмысленную, хамскую
ложь, на глупые детские сказочки.
Я встретилась с ним, вышла за него замуж и прожила с ним больше восьми
лет... Что я о нём знаю? Что он рисует пастелью и имеет любовниц. А ещё я
знаю, что ему каждодневно удаётся являть себя разным людям в разных
обличиях: для одного он "работяга", который думает только о своей профессии,
для другой - соблазнительный распутник без совести и чести, для третьей -
по-отечески заботливый любовник, который придаёт мимолётной связи острый
привкус кровосмесительства, для четвёртой - усталый разочарованный стареющий
мастер, украшающий свою осень изысканной идиллией. Есть и такая, для которой
он всего лишь ещё красивый мужчина, начисто лишенный предрассудков, готовый
на любую шалость, а ещё есть гусыня из хорошей семьи, влюблённая в него без
памяти, которую Адольф Таиланди хлещет наотмашь, терзает отвергает потом
снова приближает к себе со всей литературной жестокостью "художника из
светского романа".
Тот же Таиланди безо всякого перехода появляется в не менее
традиционной, но куда более старомодной маске "художника", который, чтобы
побороть последнее сопротивление семейной дамочки, матери двоих детей,
крошит свои мелки, рвёт в клочья набросок, проливает настоящие слёзы, от
которых намокают его усы а-ля Вильгельм II, и, схватив испанскую фетровую
шляпу, очертя голову бежит топиться в Сене.
Есть ещё и много других Таиланди, которых я так никогда и не узнаю.
Впрочем, ещё одного Таиланди я знаю, и, быть может, самого страшного:
Таиланди - делового человека, ловкого стяжателя, мошенника, циничного и
грубого, то неподвижного, то неуловимого, в соответствии с требованиями
момента.
Кто же изо всех этих Таиланди настоящий? Откровенно скажу: не знаю. Я
думаю, что такового - настоящего - просто нет... Этот бальзаковский гений
вранья вдруг в один прекрасный день перестал приводить меня в отчаяние, даже
интересовать перестал. Но прежде он был для меня чем-то вроде ужасного
Макиавелли. А на самом деле он всего лишь Фреголи, виртуозный лицедей.
Между тем он продолжал жить как жил. Иногда я думаю с тепловатым
сочувствием о его второй жене... Торжествует ли она ещё, благодушная,
влюблённая, то, что называет своей победой надо мной? Нет, теперь она,
испуганная и бессильная, начинает узнавать того, за кого вышла замуж.
Господи! Как я была молода и как любила этого человека! И как
страдала!.. Это не крик боли, не жалоба, не жажда возмездия, я иногда
произношу эти слова тем же тоном, как говорят: "Если бы вы только знали, как
тяжело я болела четыре года тому назад". Когда я теперь признаюсь: "Я
ревновала его так, что хотела убить и самой умереть", то это вроде того, как
старики рассказывают: "В семидесятом году мы ели крыс..." Они это помнят, но
от тех ужасных дней осталось лишь одно воспоминание. Они знают, что ели
крыс, но не могут оживить в себе ни дрожи отвращения, ни голодного озноба.
После его первых измен, после бунта и смирения молодой любви, которая
так упорствовала в своём желании надеяться и жить, я начала страдать,
страдать гордо и упрямо, и заниматься литературой.
Ради удовольствия снова найти себе прибежище в недавнем прошлом я