"Сидони-Габриель Колетт. Возвращение к себе ("Клодина" #5) " - читать интересную книгу автора

зачем? Мне и так его отлично видно, даже если не поворачиваться... Я
мысленно оставляю его, чтобы подумать о персиках, которым угрожают сони...
Пожалеть розово-белые персики или пощадить очаровательных беззащитных
бархатных сонь с чёрно-белыми хвостами? А, ладно, там видно будет... Иди-ка
сюда. Тоби-Пёс, ко мне! Давай поиграем в ту жестокую игру, которую я
придумала для нас двоих год назад, когда ушёл тот, кого я звала "твоим
папой". Я спрашивала тебя вслух: "Где папа?" И твоя сокрушённая нежность,
которой ведома непоправимость утраты, взрывалась пронзительными жалобами,
крупными слезинками, дрожащими в прекрасных жабьих глазах... Ну, отвечай:
"Где папа?" Ты колеблешься, раздуваешь нос и тихонько неуверенно скулишь...
Скоро ты совсем перестанешь плакать... Забудешь...
А я, видевшая, как он умирал, я забуду? Неужели забуду, какая страшная
неподвижность сковала его перед смертью? И отрешённый взгляд уставших жить,
уверенных в близкой смерти глаз, а главное - руки, женственные руки, которые
паралич милосердно заставил онеметь в привычной позе: правая полусжата,
будто сжимает невидимое перо, на левой, элегантной, праздной, отставлен
мизинец?.. Неужели уйдёт из моей памяти тот чёрный день, когда скованное,
почти уже мёртвое тело того, кого я любила, продолжало почти неуловимо
борьбу - беспомощное трепыхание приклеившейся мухи? Я напрягала мышцы,
сжимала кулаки и настолько забылась, что попросила врача: "Умоляю, дайте ему
что-нибудь, пусть умрёт поскорее".
И лишь потрясённый взгляд добряка вернул меня к действительности...
А!.. Вот и моя верная летучая мышь! Каждый вечер я сижу на этом камне,
и каждый вечер она пролетает всё ниже и ниже, почти касаясь моих волос...
Она ныряет, пронзительно скрипит, снова взлетает, цепляется за что-то
невидимое, а когда я встаю, чтобы разглядеть её, - касается моего плеча.
Выгнутая спинка трётся о мои ноги, то уйдёт, то вернётся и снова
приласкается... Где-то у самой земли раздаётся ласковое урчание и
оборачивается толстой полосатой кошкой - это вечернее приветствие
Перонель... Кажется, что сейчас легко разглядеть её самоё под негустой,
почти прозрачной в сумерках шубкой, как серую креветку в морской воде...
Несущая успокоение ночь сжимает возле меня дружественный круг моих домашних
зверей и тех, которых я не вижу, но чьи шаги слышу в темноте: топ-топ - это
к нам забрёл ёж, от капусты к розовому кусту, от розы к корзине с
очистками... шорох гравия, словно кто-то приволакивает ногу, - это медленная
поступь древней жабы, здоровенной, толстой, что живёт под обломками
рухнувшей стены. Тоби её боится, а вот задира Перонель нет-нет и царапнет
когтистой лапкой бородавчатую спину... На олеандре машет крыльями бражник,
прицепившись к цветку развёрнутым хоботком, словно привязанный тонкой медной
проволочкой. Он так отчаянно работает крылышками, что кажется прозрачной
тенью самого себя... Ушли в прошлое те времена, когда я бы не устояла,
схватила бабочку, зажала в руке её трепетный полёт и понесла подальше от
лампы, чтобы полюбоваться фосфоресцирующим светом её глаз... Теперь я
научилась жалеть, я хочу, чтобы растения и доверчивые звери жили вокруг меня
на свободе...
Далёкий автомобильный гудок нарушает нашу тишину, Тоби-Пёс и Перонель
поднимают уши... Я успокаиваю их: "Они уехали..." Да, конечно, уехали! Марта
сейчас вещает из-под густой вуали. Она пожимает круглыми плечами: "Ох уж мне
это великое горе! Вы только посмотрите на Клодину!.. Она и думать о нём
забыла, цветёт и пахнет... У деревни свои прелести... Встречается с