"Сидони-Габриель Колетт. Возвращение к себе ("Клодина" #5) " - читать интересную книгу авторалежит... А вам так не кажется?..
Анни бледнеет, как бледнеют мулатки, - сереет. Она по-детски пестует свой страх, поддерживает в себе дрожь... Я рассеянно глажу её по смуглому плечу, просвечивающему сквозь прозрачный батист. - Да нет же, нет, дорогая. И я лениво ныряю в размышления, которые лучше оставить при себе. Анни будет ещё больше возмущена, если узнает, с какой лёгкостью мне удаётся стереть в воспоминаниях случайный образ Рено в постели, побеждённого, наполовину уничтоженного внезапным параличом... Этот образ я просто отбрасываю, я его уничтожаю, как поступила бы с неудачной фотографией... Порой ещё всплывает в памяти навязчивая картина: длинное большое тело под белой простынёй... Но я быстро переворачиваю страницу и листаю дальше богатый альбом нашей жизни, любуюсь великолепными снимками, сохранившими мельчайшие детали, каждый оттенок цвета, каждую складку одежды, в которой он тогда ходил, синий блеск и глубину его глаз, - я нарочно приукрашиваю и без того прекрасный портрет, вставляю его в оправу волшебных минут. - Ау!.. Пронзительный голос оседлавшей облако Валькирии вырывает нас из наших несхожих мечтаний. К нам устремляется элегантная, зелёно-шафранная Марта, таща на буксире Можи, приволакивающего от атаксии одну ногу. Издали она всё ещё Элё. Вблизи тянет только на слабенькую Фурнери... Она рассекает воздух длинными перчатками и кричит на ходу: - Ну что, покончили с секретами?.. Дети мои, пора, надо двигаться в обратный путь. Леон валяется под автомобилем, чинит не знаю что - как Анни смотрит на Марту, и на её личике рабыни отражается внутренняя борьба... Ей хочется остаться со мной, но она боится моей грусти и моего одиночества, которые дороги мне одинаково... Её пугает золовка, но она заранее пасует перед необходимостью спорить, бороться, принимать решение... - Чёрт возьми, красота какая! Чудесные розы. Они не завянут, пока мы доберёмся до Оксера, Клодина? Мы сегодня ночуем в Оксере. Это совсем недалеко, в пятидесяти километрах отсюда. Но два препоганых подъёма! Пусть Можи пешком лезет в гору, глядишь, похудеет. Можи мечет в неё взгляд разгневанного краба и явно собирается ответить какой-нибудь грубостью, но тут Анни с фальшивой покорностью молоденькой девушки милым жестом прикалывает к белому пиджаку алкоголика розу Жаклино, едва раскрывшуюся - её тёмный бархат покрыт по краю завернувшихся лепестков такими нежными серебристыми каплями, что хочется припасть к ним губами... Можи наклоняется, чтобы рассмотреть цветок, на его двойном подбородке появляются складки: - Спасибо, красавица моя. Вы похожи с этой душистой смугляночкой, как две сестрицы... Движение Анни вызывает во мне внутренний протест. Откуда эта псевдодочерняя любезность, многообещающее смущение?.. Нет, крошка Анни моего прошлого, я не желаю знать, зачем вы следуете в оглушительном пыльном фырчании мотора большой красно-жёлтой машины за супружеской четой, соединившейся случайно, разобщённой ненавистью и презрением, и за толстяком, пропитанным алкоголем, - он, может, и неплохой человек, но к вам пылает явно порочным отеческим чувством... |
|
|