"Сидони-Габриель Колетт. Возвращение к себе ("Клодина" #5) " - читать интересную книгу автора

лежит... А вам так не кажется?..
Анни бледнеет, как бледнеют мулатки, - сереет. Она по-детски пестует
свой страх, поддерживает в себе дрожь...
Я рассеянно глажу её по смуглому плечу, просвечивающему сквозь
прозрачный батист.
- Да нет же, нет, дорогая.
И я лениво ныряю в размышления, которые лучше оставить при себе. Анни
будет ещё больше возмущена, если узнает, с какой лёгкостью мне удаётся
стереть в воспоминаниях случайный образ Рено в постели, побеждённого,
наполовину уничтоженного внезапным параличом... Этот образ я просто
отбрасываю, я его уничтожаю, как поступила бы с неудачной фотографией...
Порой ещё всплывает в памяти навязчивая картина: длинное большое тело под
белой простынёй... Но я быстро переворачиваю страницу и листаю дальше
богатый альбом нашей жизни, любуюсь великолепными снимками, сохранившими
мельчайшие детали, каждый оттенок цвета, каждую складку одежды, в которой он
тогда ходил, синий блеск и глубину его глаз, - я нарочно приукрашиваю и без
того прекрасный портрет, вставляю его в оправу волшебных минут.
- Ау!..
Пронзительный голос оседлавшей облако Валькирии вырывает нас из наших
несхожих мечтаний. К нам устремляется элегантная, зелёно-шафранная Марта,
таща на буксире Можи, приволакивающего от атаксии одну ногу. Издали она всё
ещё Элё. Вблизи тянет только на слабенькую Фурнери... Она рассекает воздух
длинными перчатками и кричит на ходу:
- Ну что, покончили с секретами?.. Дети мои, пора, надо двигаться в
обратный путь. Леон валяется под автомобилем, чинит не знаю что - как
раздавленный пёс, честное слово...
Анни смотрит на Марту, и на её личике рабыни отражается внутренняя
борьба... Ей хочется остаться со мной, но она боится моей грусти и моего
одиночества, которые дороги мне одинаково... Её пугает золовка, но она
заранее пасует перед необходимостью спорить, бороться, принимать решение...
- Чёрт возьми, красота какая! Чудесные розы. Они не завянут, пока мы
доберёмся до Оксера, Клодина? Мы сегодня ночуем в Оксере. Это совсем
недалеко, в пятидесяти километрах отсюда. Но два препоганых подъёма! Пусть
Можи пешком лезет в гору, глядишь, похудеет.
Можи мечет в неё взгляд разгневанного краба и явно собирается ответить
какой-нибудь грубостью, но тут Анни с фальшивой покорностью молоденькой
девушки милым жестом прикалывает к белому пиджаку алкоголика розу Жаклино,
едва раскрывшуюся - её тёмный бархат покрыт по краю завернувшихся лепестков
такими нежными серебристыми каплями, что хочется припасть к ним губами...
Можи наклоняется, чтобы рассмотреть цветок, на его двойном подбородке
появляются складки:
- Спасибо, красавица моя. Вы похожи с этой душистой смугляночкой, как
две сестрицы...
Движение Анни вызывает во мне внутренний протест. Откуда эта
псевдодочерняя любезность, многообещающее смущение?.. Нет, крошка Анни моего
прошлого, я не желаю знать, зачем вы следуете в оглушительном пыльном
фырчании мотора большой красно-жёлтой машины за супружеской четой,
соединившейся случайно, разобщённой ненавистью и презрением, и за толстяком,
пропитанным алкоголем, - он, может, и неплохой человек, но к вам пылает явно
порочным отеческим чувством...