"Сидони-Габриель Колетт. Возвращение к себе ("Клодина" #5) " - читать интересную книгу автора

хозяйстве, о меню к обеду и ужину... Всё перешло вместе с Казаменой к вам:
дом, парк, заботы владельца, всё... Вот и занимайтесь.
- Вы правы, Анни.
Я сама поражаюсь собственной снисходительной мягкости! Хозяин
приезжает... И шея сама тянется к просторному ошейнику, к воображаемому
ремешку, который и расстёгивать-то не надо, захоти я удрать... Но я не хочу.
Пока я сказала только: "Вы правы". А скоро буду говорить: "Как вам угодно,
Рено... пожалуйста... Да... Позвольте мне..." Пора воспитанным ласковым
выражениям вернуться в мой лексикон, заменить в нём повелительные интонации,
которыми я бичую безвольную Анни, уклончивого Марселя...
Тот так и бродит за мной по пятам, больной от безделья, встревоженный
возвращением отца. Он теперь прячется от восточного ветра, который на
прошлой неделе обжёг его нежные ушки...
- Вот, Марсель, возьмите с вешалки. Отнесите в большой шкаф. Я хочу
освободить место для одежды Рено.
Он послушно берёт плечики, с любезной миной, но неуклюже, явно опасаясь
сломать ноготь. У меня по всей комнате - очень скоро нашей с Рено комнате -
разбросано бельё и платья. Я разбираю их, упиваясь беспорядком, пояс
перевернулся, галстук съехал, скрученная в вопросительный знак прядь волос
падает то на один, то на другой глаз. Лишь время от времени я прерываю
работу и обеспокоенно заглядываю в зеркала трюмо: не подурнела ли?.. Бр!..
сойдёт... нормально... Угловатость фигуры не позволяет угадать мой настоящий
возраст... блеск жёлтых глаз скрадывает впалость щёк, а верхняя губа
"бантиком" словно удивляется тому, что осталась совсем детской... Он и на
этот раз не заметит, вглядываясь в раскосые глаза и пухлые губы, как
заострился подбородок и выступили скулы, как впала щека, огрубела кожа, в
углах губ обозначились две скобочки морщин и фиолетовые, необычной формы -
как стрелки - синяки окрасили внутренний угол век... Ладно, ладно, сойдёт...
- Отнесите их туда, Анни, это летние блузки.
- Куда "туда"?
- В большой шкаф в чёрном кабинете. Марсель вешает там плечики. Внизу
темно, выставьте руки вперёд и идите. Если завизжит - значит, Марсель.
- Ой, - целомудренно пугается Анни, но спешно покидает меня: кто знает,
может, и в самом деле...
А я всё раскладываю, развешиваю. Из плохо завязанной картонной коробки
с дырявыми углами сыплются жёлтые листки, маленькие, толком не промытые,
свернувшиеся в трубочку и порыжевшие фотографии... Я с трудом узнаю в них
снимки, которые мы с Рено делали восемь лет назад в прекрасном путешествии
эгоистов в Бель-Иль-ан-Мер...
В то время Сара Бернар не успела ещё освоить косу Пулен, выровнять
неосязаемый, ускользающий песок - он просачивался прохладными, сухими
струйками между пальцев, переливаясь тысячами и тысячами обращённых в
порошок рубинов, блёстками всех на свете розовых и лиловых оттенков...
Нигде я, воспитанная вдали от моря, так не наслаждалась им, как здесь.
Солёная лихорадка заставляла колотиться моё сердце ночью, электризовала мой
сон; а днём я упивалась морским воздухом, пока, выбившись из сил, не
засыпала мёртвым сном в ложбинке какой-нибудь скалы на покрытом бороздками
песке, припудривавшем мне волосы... Океан лизал мои загорелые стройные,
всегда босые ноги, полировал мне ногти... Я без устали смотрела, как по
волнам ослепительного, густого зелено-синего цвета скользили судёнышки,