"Сидони-Габриель Колетт. Возвращение к себе ("Клодина" #5) " - читать интересную книгу автора

начинает свою разрушительную работу. Но не горюю. Знаю, сначала зоркий
женский глаз обнаружит перемены. "Клодина сегодня какая-то усталая", -
скажет кто-нибудь. А через несколько месяцев тот или другой из друзей Рено
пожалеет меня: "Сегодня видел Клодину: ну и досталось же ей этим летом". И
пойдёт... И пойдёт...
Но, раз Рено не хочет, чтобы я старела, мнения остальных не значат для
меня ровным счётом ничего. Главное теперь - быть всегда рядом, у него на
глазах, чтобы он ни на минуту не забывал меня теперешнюю и не вспоминал
свежую мордашку с раскосыми глазами, губками бантиком и бронзовыми кудрями,
которая сумела снова превратить его в пылкого возлюбленного.
К его возвращению я буду во всеоружии: глаза подведу синим, щёки трону
пудрой под цвет кожи, кусну раз-другой губы, чтобы стали ярче... Да о чём же
это я думаю? Не о внешности надо заботиться, а о том, чтобы получше
встретить его после утомительного переезда, чтоб подхватить, унести, чтобы
всё вокруг него, сам воздух, которым он дышит, пропиталось мною...
И я отворачиваюсь от зеркала, где внимательный взгляд Анни ловит мои
мысли...

Осень в Казамене ослепительна. Анни холодна, спокойна, почти
безразлична к её пылающему костру - я не могу этого понять. Поместье стоит
на покатом склоне небольшой горы, поросшей низкими дубами, не тронутыми ещё
пламенем октября. В этих краях - я в них просто влюбилась - оставили свой
след сильные южные ветры, но сосны голубые, как на востоке, а с вершины
каменной гряды видна вдалеке сверкающая река, живая, серебристая, холодная,
как рыбья чешуя.
Ограда обвалилась и перегородила дорогу, одичавший виноград потихоньку
глушит глицинии, а цветы на розовых кустах уже не махровые, розы постепенно
перерождаются в шиповник. От лабиринта, по-детски наивного, разбитого
некогда дедушкой Анни, остались заросли клёнов, боярышника и растений,
которые в Монтиньи называют "пюлен", небольшие рощицы вейгелы, модной в
стародавние времена. Столетним елям жить осталось недолго, плющ сплошь увил
их стволы и скоро совсем задушит... Чья-то кощунственная рука развернула
сланцевую плиту - циферблат солнечных часов, они показывают полдень, хотя
теперь - без четверти два.
На старых яблонях плоды такие крохотные, что ими впору украшать
соломенные шляпки, зато неведомо откуда взявшая силы лоза чёрного мускатного
винограда отважно взметнулась на курятник, обвила его, раздавила и,
перекинувшись на ветвь вишнёвого дерева, сплошь покрыла её побегами с
нарядными листьями, усиками и сизыми, как слива, начинающими осыпаться
гроздьями. Дикое буйство растительности соседствует здесь с голым убожеством
словно выросших из-под земли сиреневых скал - даже колючий кустарник не
может развесить на них свои жёсткие, будто вырезанные из жести, листья.
Дом Анни старый, приземистый, двухэтажный, зимой в нём тепло, летом
прохладно - простое, но не лишённое очарования жилище. Небольшой резной
мраморный фронтон - находка воспитанного на классической литературе
дедушки - всё больше трескается и покрывается плесенью, он уже совсем
пожелтел, а под крыльцом в пять выщербленных ступеней поселилась жаба и
рассыпает вечерами жемчуга своих любовных песен. С наступлением сумерек она
выходит на охоту: ловит последних мошек, достаёт из трещин личинок. Взглянет
на меня, с почтением, но весьма уверенно, потом обопрётся совсем