"Сидони-Габриель Колетт. Возвращение к себе ("Клодина" #5) " - читать интересную книгу автораАнни! И ты тоже давала бы своему больному бреду преходящие имена: Марсель,
Поль, этот, тот, малыш шофёр, грум из "Палас-отеля", ученик коллежа Станислава... Ты, конечно, можешь презирать невоздержанность Анни, поскольку самоё тебя ещё не мучит эта жажда... но лучше тебе над ней не смеяться: хорошо смеётся тот, кто смеётся последним. - Ай! Уй-юй-юй... никогда ещё не было так больно! Кровь идёт, а? - Да, зато всё прошло, выдавила. - Точно? С корнем? Очнувшийся Марсель прикладывает к виску платок, а я с задумчивой недоброй проницательностью смотрю, как он принимает из рук Анни зеркало, "чтобы посмотреть дырку", и с облегчением вздыхаю: - Да, всё прошло. Два часа. Время кофе, многополосных газет, крепкой сигареты, голубого дыма... В такие минуты человек чувствует себя вялым и снисходительным. Уходя из столовой, мы открыли там широкое окно и успели замёрзнуть: "Поднимается туман - вечером опять приморозит", успели разглядеть быстрый бег облаков, распластавшихся по небу подобно холодным синим крыльям, успели завистливо поругать Перонель, сидящую себе спокойно, словно ещё лето, на ледяном крыльце и созерцающую пейзаж - холод нипочём её плотной шубке... Посмотришь на неё - и кажется, на дворе всё ещё август... А мы возвращаемся к огню, к столу со свежими субботними журналами - их только-только вынули из картонных трубочек-упаковок, и страницы у них загибаются, как стружка. Жирные чёрные фотографии, а между ними втиснут, разрубленный на куски, придушенный - две строчки тут, три там, потом четыре полустроки, почти иероглифы, а конец над относиться с большим почтением. Мои глаза поглощают забавную смесь из рассказов о тенорах, собаках, пловцах, поэтах-герцогинях, титулованных шофёрах, и я устаю от мысли, что где-то далеко столько народу занято такими изнурительными делами... - Анни, вас захватывает информация типа: черепаха графини такой-то пришла третьей на каком-то ралли?.. А это как вам нравится: возобновлённый спектакль "Тангейзер" с Рюзиньолем в главной роли имел - заметьте, какой редкий эпитет, - "оглушительный" успех? - Рюзиньоль? Покажите-ка... Анни подходит, двигаясь стремительней, чем обычно, склоняется над моим плечом и надолго застывает, устремив взор на портрет тенора с пышной, как у снегиря, грудкой. Я вижу, как тихонько дрогнули её ресницы - может быть, самое красивое, что есть у Анни: длинные, пушистые, с загнутыми кончиками, чуть рыжеватые, они вырисовываются с особым изяществом, когда она поворачивается в профиль... Именно в них главное очарование Анни; когда они опускаются густым веером, то придают её лицу такое взволнованно-виноватое, ложно стыдливое выражение, что невольно тянет смутить её ещё больше... - Рюзиньоль... - произносит она наконец. - До чего же он изменился! - Вы знакомы? Она покачивала головой, и стянутые в хвост першерона волосы метнулись с одного плеча на другое: - Не слишком хорошо! Мы недолго... как это вы называете... недолго... были вместе в тот год, когда он получил первую премию. - Вы с ним... спали? |
|
|