"Сидони-Габриель Колетт. Возвращение к себе ("Клодина" #5) " - читать интересную книгу автора

нетерпения, и мой исступлённый вздох приподнимает смертельную тяжесть
невыносимо долго тянущегося времени... но от этого я не становлюсь похожей
на вас: до чего скучно, когда заранее расписан целый год, когда вам "подают
на тарелочке" все двенадцать месяцев!
Будь что будет, вот и весь сказ! Да какое там будет, уже есть! Жизнь
идёт независимо от вас и ваших тщательных расчётов. Вам же нравится, что я
не люблю в самые тихие часы нашего уединения спешить и... удваивать темп.
Так почему вы не хотите, чтобы я прожила каждый день как один, неповторимый
день, почему хотите заставить меня наслаждаться и этим, и будущим годом
сразу?
Когда я была маленькой, меня посетила, может быть несколько
преждевременно, фея великой мудрости, оставив на радостном полотне моих
самых безоблачных дней несколько печальных предупреждений, сладкую горечь
которых тогда ещё мне не дано было понять. Она мне сказала... Вы, наверное,
вообразили себе красавицу в белом, с диадемой в волосах, что предстала мне в
тени старого орешника? Ничего подобного! Это был просто "внутренний голос":
на мгновение болезненно застыла мысль, застыло всё моё маленькое, здоровое,
подвижное и довольное существо, приоткрылась дверь, которая обыкновенно
бывает наглухо задраена для детей такого возраста... И мудрость сказала мне:
"Стой, оглянись, ощути, как чудесен этот миг! Разве в той жизни, что
стремится тебе навстречу, будет ещё такое белое солнце, такая иссиня-лиловая
сирень, такая интересная книжка, такой струящийся сладким соком плод, такая
свежая постель с грубыми белыми простынями? Станут ли эти холмы для тебя
прекраснее? Сколько ещё осталось тебе радоваться просто тому, что ты живёшь,
что пульсирует в твоих жилах кровь? Всё в тебе так юно, что ты и не думаешь
о своих руках, ногах, зубах, глазах, нежных губах, которым предстоит
увянуть. Когда придётся тебе испытать первый удар судьбы, познать первую
потерю?.. Лучше тебе желать, чтобы время остановилось, чтобы ты подольше
оставалась такой: не взрослела, не задумывалась, не страдала! Попробуй
захотеть этого сильно-сильно, и, может, тогда найдётся где-нибудь божество,
которое сжалится над тобой и внемлет твоей просьбе!.."
Однажды я рассказала об этом вам, Рено. И вас не рассмешило прозрение
маленькой девочки, вы устремили на меня, в самую глубину моих глаз, чёрный,
мстительный взгляд, полный глупой упрямой ревности, - он дразнит и
очаровывает меня, он словно кричит:
"Не смей больше рассказывать, что было время, когда я ещё тебя не
знал!"

- Это я, Анни... У вас случайно нет... вазелина или крема
какого-нибудь, или глицерина? У меня губа лопнула, а я её, как назло, всё
время прикусываю...
Анни открывает дверь и удивлённо застывает на пороге: она заплела
волосы на ночь в толстую чёрную косу, которая придаёт её облику что-то
китайское и жалобное. Я извиняюсь, пускаюсь в объяснения - раньше я
практически ни разу не заходила в спальню к Анни. Совершенно очевидно, что
она не терпит чужого присутствия в своих владениях, моего в том числе. Может
быть, боится, что жёлтые портьеры, белые стены с фризом из поддельного
чёрного дерева, невыразительная белая, как в престижном отеле, мебель
проговорятся о том, как она проводит беспокойные полусонные ночи? Но в
комнате и не пахнет тайной, мой нюх не обнаруживает даже намёка на