"Сидони-Габриель Колетт. Возвращение к себе ("Клодина" #5) " - читать интересную книгу автора

палаты... Оставь, любимая, оставь, говорю, своего старого мужа в леднике,
именно так поступают с не слишком свежей рыбой...
Спать пока я лучше не стал. Почему - они не знают. Очень спокойный
врач, такой спокойный, что мне начинает казаться, он нарочно во всём
соглашается со мной, принимая за сумасшедшего, так вот он уверяет, что
бессонница - явление вполне естественное. И в самом деле, чего естественней.
Понятно тебе, моя соня? - а ты спишь так тихо, положишь голову на руку и
спишь. Оказывается, бессонница - это вполне нормально, особенно вначале.
Поглядим, что будет дальше.
Если не считать этой несущественной подробности, всё идёт хорошо. От
гладких стен моей палаты, как сверкающие чешуекрылые, отскакивают
медицинские термины: "процессы всасывания", "пищеварительный тракт",
"толстый кишечник", "сердечная недостаточность" (подумать только, Клодина,
сердечная недостаточность)...
Пиши. Видишь, какой у меня чёткий и аккуратный почерк? Я очень
старался. Всего наилучшего, Анни. А тебе - ничего, кроме моих слабых
объятий, - тебя мне тоже запретили...
Рено.

P. S. Я уже давно не слышал о Марселе. Поинтересуйся, что там с ним. В
прошлом месяце он, кажется, запутался в долгах".

Я сижу как дурочка, сгорбившись, опустив руки на колени: наверное, с
такой пустой головой, с таким отсутствующим взглядом читает суженая из Пюизэ
письмо своего "земляка", призванного в действующую армию... Рено там, а я
здесь. Я здесь, а Рено там... Словно ходит безостановочно поршень,
туда-сюда, то в Швейцарию, то в Казамену, взад-вперёд и всё вхолостую...
За моей спиной раздаётся тихий, застенчивый голосок:
- У него всё хорошо?
Я вздыхаю и оборачиваюсь:
- Да, всё хорошо, Анни, спасибо.
Она снова склоняется над пяльцами - словно цветистый шёлк натянули на
баскский бубен. Её гладкие волосы черны - ни каштанового, ни синего
оттенка, - чистейший, почти невероятный чёрный цвет, такой приятный для
глаза. Когда видишь Анни при ярком свете, даже в голову не приходит
подыскивать какие-то сравнения: её волосы не походят ни на вороново крыло,
ни на свежий срез антрацита, ни на рыжевато-чёрный мех выдры... Они черны,
как... как волосы Анни, и всё. Они охватывают её голову гладкой тугой
шапочкой - из-за косого пробора кажется, что шапочка сдвинута на один бок. А
на затылке безыскусно стянуты в конский хвост, тяжёлый и гладкий.
На свете нет существа более кроткого, более упрямого и более скромного,
чем Анни. Длившееся три года увлечение и развод, давший пищу досужей
болтовне местных кумушек, не сделали её ни тщеславной, ни замкнутой, ни
злопамятной. Она живёт круглый год в Казамене - ой ли? Даже я, единственная
её подруга, ничего об этом не знаю... Смуглая кожа её не стареет, глаза
сохраняют яркую голубизну, лишь очень редко я ловлю в её взгляде запрятанную
глубоко внутрь уверенность в себе, в самообладании. Осанкой она по-прежнему
напоминает воспитанницу закрытой школы со скромно опущенной головой. Анни
кажется пленницей в полыхающем красками саду. Она, безмолвно сидя у окна,
охотно вышивает никому не нужные салфетки. Не то Евгения Гранде, не то