"Сидони-Габриель Колетт. Возвращение к себе ("Клодина" #5) " - читать интересную книгу автора

даже поколотить при необходимости, вместо этого я вдруг глупо захихикала над
очередным кошачьим кульбитом. Надо было... до чего я противна сама себе! Да
за её слова следовало... Стареешь, Клодина! Но почему же в самом деле моё
лучшее "я" не со мной?.. Ох, Анни! Помнится, она хвасталась, что умеет
"думать". Я уже готова поверить ей.

От "моего лучшего "я"" пришло сегодня странное письмо. Я догадываюсь,
что предыдущую ночь он провёл в мечтах обо мне, и в этом нет ничего
хорошего. Меня охватывает беспокойство, когда его сны переходят вот так в
дневные мечтания, словно ночь тянет за собой запоздалый туманный шлейф. Мне
и отсюда видно, как его тревожный сон прерывается вздохами, бесконечным
конвульсивным подёргиванием правой руки, виттовой пляской утомлённого
писателя...
А снилось моему любимому, что я ему изменяю! Он стыдится рассказывать
мне об этом, стыдится того, что ему такое может сниться, но с лёгкостью,
словно какая-нибудь влюблённая модистка, путает случайные сновидения с
предчувствиями.

"Понимаешь, Клодина, меня убивает мысль, что я старик..." Любимый
мотив, он умиляет меня, но и смешит... "Успокой меня, детка. Ты так честна,
что я всегда тебе верю, ведь если бы ты мне изменила, ты бы сказала мне об
этом, правда? Для меня страшнее самой страшной жестокости, если ты думаешь
так: "Я изменяю ему, но признаться не решаюсь - не хочу делать больно". Ты
согласна со мной? Если тебе кто-то понадобится, лучше подойди и скажи: "Дай
мне его". И я тебе его дам, даже если потом убью несколько раз подряд..."

Бедный мой Рено! Наверное, когда он писал, страшная картина всё ещё
стояла у него перед глазами, он был подавлен и мучился от тоски в своей
палате с переливающимися стенами... Только бы мне удалось передать в ответе
то, чем я хотела бы его наполнить, я напишу ответ весёлыми оранжевыми
чернилами, буду выводить строчки горящей соломинкой или пылающей
розово-чёрной головешкой на бумаге тёплого бархата, похожей на мою кожу...
Разве можно писать любовные письма? Их нужно рисовать, раскрашивать,
выкрикивать... И пусть прочтёт с выражением!
О Марселе я ему, разумеется, писать не стала. Момент не самый
подходящий. Уберём с его пути мелкие камешки: только бы не споткнулся на
пути выздоровления!

Анни - как любезно с её стороны - готовит Марселю спальню рядом с моей
туалетной комнатой. Спальня наверняка понравится моему пасынку: англоман
Ален Самзен (Анни называет его не иначе как "мой бывший муж") украсил все
комнаты верхнего этажа мебелью кричащего ярко-красного и серебристого
лимонного дерева, в изобилии поставляемой на континент Уорингом и Джилоу. Но
здесь по крайней мере меня это не раздражает: мои комнаты в зелено-серой и
синей, как форель, гамме выплёскиваются за окно в переливающийся всеми
цветами радуги сумрак, спускающийся к вечеру на кольцо невысоких гор.
Марсель будет прятать на ночь свою кукольную красоту - надеюсь,
недолго - под розово-серый полог, а пудриться ему предстоит - о Бердслей! -
перед трюмо на ножках газели, украшенным гирляндами... Я так и не
примирилась с тем, что нам угрожает приезд Марселя: